Валентина даром благодатной молитвы и исцелений. К нему ехали из разных мест, и очень многие получали от старца ощутимую помощь. Говоря проповеди, он часто плакал, причем порой нельзя было разобрать его тихих и невнятных слов, но все находящиеся на службе верующие также не могли удержаться от слез. В такие моменты плакал весь храм.

При этом было не так важно, о чем конкретно говорит батюшка (а говорил он о Христе, о Его любви и страданиях за людей), у присутствующих лились слезы умиления, радости и любви, независимо от того, понимали ли они все сказанное отцом Валентином или только отдельные фразы доходили до их слуха.

По возвращении из заключения пастырь Христов стал ходатайствовать перед властями об открытии бывшей графской церкви. Три года проездил отец Валентин по разным инстанциям, прося об открытии храма. В это же время он ходил по селам с тем, чтобы собрать обязательный налог на содержание армии. Набрав более, чем требовалось, подвижник внес эту сумму в фонд армии, за что получил благодарность от Сталина. В 1946 году храм был открыт, и с этого момента вплоть до восьмидесятых годов отец Валентин бессменно был его настоятелем. Его смирение и самоотверженность в служении были удивительными. Смирялся он и перед власть имущими, сознавая, что всякая власть дается Богом в награду или в наказание народу и что всякое бремя правителей безбожных необходимо нести как врачующую эпитимию от Господа. Только в одном он был тверд и непреклонен — в исповедании своей веры и в исполнении своего пастырского долга.

Отец Валентин имел необыкновенную любовь к людям. Казалось, что его сердце может вместить каждого — от тяжело страдающего демонической одержимостью до безбожника-коммуниста. И Господь, благодаря этой любви Своего верного пастыря, творил явные чудеса. Общаясь с батюшкой, по его молитвам приходили к вере врачи, учителя, военные, работники науки. И таких людей, получивших через отца Валентина дар святой веры, было немало. Однажды по доносу на батюшку приехал из Тамбова уполномоченный по делам религии, чтобы сделать ему строгий выговор, но, познакомившись с отцом Валентином, этот человек так проникся к нему, что, уезжая, сказал: «Всем надо только благодарить священника, который открыл, восстановил и сумел сохранить и украсить такую красоту, каким является Новотомниковский храм». Конечно, уполномоченного, повидавшего за время своей деятельности немало церквей, поразил не столько сам храм, сколько глубина смирения и красота души его настоятеля.

Отца Валентина несколько раз избивали бесноватые, точнее, злые духи, владевшие по Божиему попущению больными. Враг с ненавистью мстил подвижнику за исцеления и за его любовь к этим людям.

Сблизившись духовно с отцом Валентином, сестры стали ходить в Новотомниково. Он, в свою очередь, узнав девиц, и сам стал пользоваться их помощью и советом. В годы служения отца Валентина в Новотомниковской церкви его маленький домик при храме был для всех верующих, обращавшихся за окормлением к старицам, настоящим приютом. Бывало, что после всенощных накануне праздничных служб у него останавливались на ночь десятки человек и среди них сами сестры. Укладывались спать, где только было место: на лавках, на полу и даже под столом. Сам же отец Валентин в соседней комнатке всю ночь молился и за несколько часов до литургии уходил в храм, пробираясь через спящих людей.

Свои отношения с людьми сестры строили просто и естественно, они были со всеми по-доброму сдержанны и старались не оказывать внешне своего предпочтения кому-либо. Но при этом с их стороны не было равнодушия и безразличия к ближним. Людей они любили независимо от того, как те относились, в свою очередь, к ним. Любили они всех, но их любовь по-разному проявлялась по отношению к людям разного склада, разного устроения и разной жизни. Сила этой любви была различна в зависимости от того, насколько близки были к Богу те или иные их ближние.

Ближе всех и роднее для самих девиц были праведники, связавшие свою жизнь с подвигом странничества или юродства. Подобного рода людей сестры принимали как своих, повторяя при этом: «Это наши», имея в виду духовное с ними родство и близость. Чем могли, они помогали блаженным. Как никто другой, матушки знали, как тяжело этим людям нести свой крест.

Отверженные миром, терпящие всеобщее поругание, те совершали свой жизненный путь, не имея даже малых внешних утешений. При этом юродивые оставались людьми, имели такую же плоть, как и все, были подвержены воздействию природных стихий, голоду и жажде. Сестры, как и прежде, продолжали служить блаженным и странникам, подавая им кров и хлеб. Поддерживали они их и морально. Один Господь знает, как наедине общались старицы с ними. В присутствии народа эти люди не оставляли своего юродства и вели себя подчас странно и вызывающе. Но каждый раз можно было заметить, как с многозначительной улыбкой, с пониманием относятся к ним девицы. Было видно, что для взаимопонимания им не нужны слова. То что ускользало от общего внимания и являлось непонятным для всех, было ясно и открыто для сестёр. Иногда хватало одного взгляда или одной какой-нибудь ничего не значащей для остальных фразы, чтобы сестры поняли юродивых, а те, в свою очередь, их. Но, владея «языком» юродивых и будучи вполне способны подражать их манерам, сами матушки не юродствовали. Они при бегали к юродству только изредка, когда требовала того ситуация, используя его как лучший способ поведения в отдельных случаях. Сестры служили странникам и Христа ради юродивым еще и тем, что провожали их в последний путь, заботились об отпевании и похоронах. При этом они хоронили их на своем участке кладбища. Место это так и называется — «у странников». Родители девиц, а впоследствии и сами они, были похоронены на другом месте ялтуновского кладбища — в верхней его части.

Исполняя последний долг служения почившим блаженным, сестры исполняли его и по отношению к тем новопреставленным православным, которых они близко знали и которые бывали в их доме. А таких людей было множество. Помимо всех приезжих, окормлялись у стариц не одна сотня девиц, женщин и мужчин Шацкого района. Мужчин было, правда, очень мало, но и они были. Матушки ездили на похороны этих благочестивых людей, молились об их упокоении, читали Псалтирь. Как и в других местах, у них было принято особо поминать усопшего, помимо сорокового дня и годовщины, еще и в день