— По прямому назначению ее давно не используют, — поспешно заверил меня Постмартин.

Здесь было тесно от многочисленных студентов и туристов, пытающихся не попасть под колеса велосипедов. Велосипедисты же, в свою очередь, с веселой непосредственностью порывались сбить и тех и других.

Я спросил Постмартина, какова же его роль в запутанной системе законов (в большинстве своем неписаных), которые составляют Магический кодекс Британии.

— Когда вы с Найтингейлом сдаете отчеты, именно я их читаю, — сказал Постмартин. — По крайней мере ту их часть, которая в моей компетенции.

— Так вы — его наставник? — спросил я.

— Нет, — усмехнулся Постмартин. — Я архивариус. Я отвечаю за документы Самого, а также за бумаги всех других, менее значимых, стоящих на его плечах.[20]Включая вас с Найтингейлом.

После такого погружения в историю было приятно оказаться на Броуд-стрит. Здесь, по крайней мере, были дома викторианской эпохи и комитет благотворительной организации «Оксфам».[21]

— Нам сюда, — сказал Постмартин.

— Ньютон ведь учился в Кембридже, — сказал я. — Как же его документы попали сюда?

— Видимо, по той же причине, по которой были высланы из Кембриджа его работы по алхимии, — ответил Постмартин. — После смерти старый добрый Исаак стал, конечно, негасимым светочем научной мысли. И в Кембридже отнюдь не хотели усложнять этот образ чертами, принадлежавшими, согласитесь, одной из самых сложных натур в истории.

Мы шли по Оксфорду. Архитектура проплывающих мимо строений по-прежнему была в основном тюдоровской, с редкими вкраплениями георгианской пышности. Наконец мы добрались до паба «Орел и младенец» в Сент-Джайлзе.

— Томаса еще нет, — сказал Постмартин, когда мы уселись в «укромном уголке», как он выразился. — Это хорошо. А иные беседы, знаете ли, лучше вести с бокалом шерри в руке.

Каждый с детства помнит неприятные моменты, когда взрослые, пересиливая себя, затевали очень неловкие разговоры о том, что ты либо и так уже знаешь, либо предпочел бы не знать вовсе.

Постмартин заказал шерри, я ограничился лимонадом.

— Я думаю, вы понимаете, насколько удивительно, что Томас взял ученика? — спросил Постмартин.

— Да, окружающие не оставили у меня на этот счет сомнений, — заверил я.

— Полагаю, ему стоило предпринять этот шаг раньше, — сказал Постмартин. — Когда выяснилось, что данные об окончательном исчезновении магии сильно преувеличены.

— Что же ее выдало? — поинтересовался я.

— На мысль навело то, что Томас начал молодеть, — ответил Постмартин. — Я архивировал отчеты доктора Валида, и содержание кое-каких разделов, в которых мне удалось разобраться, показалось мне… необычным.

— Мне пора пугаться? — спросил я.

Только-только я начал привыкать к мысли, что мой шеф родился в 1900 году и, по его словам, с начала семидесятых принялся молодеть. Сам Найтингейл считал, что это связано с повышением общего фона магической активности, которое началось с шестидесятых годов. Но особо не переживал и не жаловался — дареному коню в зубы не смотрят. И я его отнюдь не осуждаю.

— Если бы я знал, — сказал Постмартин. Сунув руку в карман, он извлек оттуда визитку. Там был номер телефона и, к моему изумлению, адрес в «Твиттере». — Если у вас возникнут какие-то опасения, звоните.

— И что будет, если я позвоню?

— Я выслушаю ваши опасения, — ответил архивариус, — и искренне вам посочувствую.

Найтингейл присоединился к нам через час, не раньше. Мне пришлось смотреть, как он жадно поглощает темное пиво, и одновременно слушать, что ему удалось выяснить.

А выяснил он следующее: за весь период обучения в университете Джейсон Данлоп ни разу не пересекался с Джеффри Уиткрофтом.

Найтингейл планировал для начала собрать досье всех студентов и преподавателей, находившихся в колледже Святой Магдалины в тот же период, что и наш приятель Джейсон. Плюс отдельный список студентов, когда-либо посещавших лекции Джеффри Уиткрофта. В сумме это давало кипу бумаг как раз такой толщины, чтобы можно было лупить ею подозреваемого, не оставляя синяков, — если, конечно, именно так себе представляешь работу правоохранительных органов. Если внести эти данные в «ХОЛМС», они автоматически сопоставятся со всеми прочими именами, попавшими туда в ходе «нормальной» фазы расследования. В отделе расследования убийств под началом у сержанта Стефанопулос есть как минимум трое штатских сотрудников, единственная обязанность которых — выполнять именно эту нудную и долгую, но абсолютно необходимую работу. А кто есть для этого в «Безумии», угадайте с трех раз? Правильно, и этот кто-то был отнюдь не в восторге от данной перспективы.

Постмартин спросил Найтингейла, каковы его дальнейшие планы.

Скривившись, мой наставник снова приложился к своей кружке.

— Думаю, стоит изъять оставшиеся формуляры из Эмброуз-хауса, — сказал он. — Пора выяснить, откуда туда попали остальные книги.

Найтингейл велел мне свернуть с трассы на съезде номер пять. Мы поехали через Стокенчерч, похожий на большую больницу, окруженную милой деревенькой, потом повернули налево, на вспомогательную дорогу, которая вскоре перешла в узкую колею, вьющуюся между зеленых стен очень старой живой изгороди.

— Немалая часть территории сдается в аренду местным фермерам, — пояснил Найтингейл. — Слева сейчас будут ворота.

Если бы он не предупредил, я проехал бы мимо. Живая изгородь совершенно внезапно окончилась каменной стеной с широкими коваными воротами. Я остановился, и Найтингейл в сопровождении Тоби вышел из машины и открыл замок на воротах огромным железным ключом. Створки распахнулись со зловещим скрипом, прямо как в фильмах ужасов. Наставник помахал мне рукой, в то время как Тоби усердно орошал воротный столб. Я ждал, что Найтингейл сядет обратно в машину, но он указал на подъездную аллею, полускрытую деревьями:

— Поезжайте по ней, встретимся за углом. Это совсем рядом.

И он был прав: повернув за угол, я увидел прямо перед собой главное здание школы. Колеса «Ягуара» захрустели по гравию. Я выключил мотор и вышел, чтобы посмотреть поближе.

Было видно, что здание пустует уже лет пятьдесят. Газон и клумбы заросли куманикой, жгучей крапивой, льнянкой и купырем (если что, все эти названия я узнал несколько позже). Само здание было из выцветшего серого камня. Огромные створчатые окна наглухо заколочены досками. Я ожидал увидеть нечто готическое, но по архитектуре школа больше напоминала особняк эпохи Регентства, сбежавший в сельскую местность и раздавшийся во все стороны, чтобы никакой злобный архитектор не смог подавить его, загнать обратно в привычный узкий фасад. Да, здание было запущено — но не заброшено. Я заметил, что водостоки прочищены, да и крыша явно не так давно перекрывалась.