— Здесь хранились не магические книги, а книги о магии.

В ящиках обнаружились стандартные каталожные карточки: впечатанные на машинке название книги и ее номер в хранилище, а также написанные от руки имена тех, кто эту книгу брал, и соответствующие даты.

Перед отъездом из Оксфорда мы заглянули в канцелярский магазин «Райман» и запаслись огромнейшей пачкой резинок для денег, и теперь я мог складывать нужные мне карточки в том же порядке, в котором их нашел. Я потратил кучу времени, чтобы просмотреть содержимое всех ящиков. В итоге набил карточками огромный черный мешок для мусора — думаю, целый каталожный шкаф был бы не сильно тяжелее.

— Надо было просто взять с собой шкаф, — сказал я, и тогда Найтингейл обратил мое внимание на то, что он привинчен к полу.

Взвалив мешок на плечо, я, слегка пошатываясь, поплелся вслед за наставником обратно, в сторону большого зала. И решил-таки спросить, чьи это имена на стене.

— Это памятная стена, посвященная погибшим, — ответил Найтингейл.

Он сделал мне знак подойти к правой лестнице. Магический шар он переместил так, чтобы тот замер у самой стены.

— Кампания на полуострове, — указал Найтингейл на первые несколько имен. — А это Ватерлоо.

Только одно имя.

Еще полдюжины имен за Крым, два за мятеж в Индии — и еще десятка два имен за заслуги в различных колониальных войнах девятнадцатого века. В общей сложности больше, чем за всю Первую мировую (там всего двадцать).

— У нас с немцами был договор, запрещающий использование магии в военных действиях, — сказал Найтингейл. — Мы его нарушили.

— Это, несомненно, добавило вам популярности в рядах соратников, — сказал я.

Найтингейл подвел свой магический шар к тому месту, где были имена павших во Второй мировой.

— Вот он, Гораций, — сказал он, и шар ярко осветил надпись: «ГОРАЦИЙ ГРИНУЭЙ, КАСТЕЛЛИ, 21 МАЯ 1941 ГОДА». — А вот Сэнди, и Чемберс, и Паскаль.

Шар скользил вдоль колонки имен павших в Тобруке и Арнхеме и в других местах, названия которых я смутно помнил из школьного курса истории. Но большинство перечисленных в этой колонке погибло 19 января 1945 года в месте под названием Эттерсберг.

Положив черный пакет на пол, я зажег собственный световой шар, достаточно яркий, чтобы можно было разглядеть все помещение. Мемориальные надписи покрывали сверху донизу две его стены. В общей сложности наверняка не одна тысяча имен.

— Вот Донни Шэнкс, прорвался через блокаду Ленинграда без единой царапинки на машине, а потом подорвался на мине. Вот Смити, он был в составе десанта союзников в Дьеппе. Вот Руперт Дэне, или, как мы его звали, Раздолбай…

Найтингейл умолк. Заметив, что на его щеках блестят слезы, я поспешно отвернулся.

— Иногда кажется, что все было так давно, а иногда…

— Сколько? — не удержался я.

— Две тысячи триста девяносто шесть, — проговорил Найтингейл. — Три пятые английских магов призывного возраста. А многие из тех, кто выжил, были либо тяжело ранены, либо их сознание находилось на грани полного магического истощения, и они уже больше не возвращались к магии. — Он повел рукой, и световой шар скользнул обратно, завис над его ладонью. — Думаю, мы уделили прошлому достаточно времени.

Я приглушил свет своего шара и, взвалив на плечо мешок, последовал за наставником к выходу. По пути спросил, кто вырезал на стене эти имена.

— Это сделал я, — ответил Найтингейл. — В госпитале нас заставляли чем-то заниматься в свободное время. Я выбрал резьбу по дереву. Почему — не стал объяснять врачам.

— А почему не стали?

Мы свернули в один из коммуникационных переходов.

— Врачи и без того были обеспокоены моим угнетенным состоянием.

— Но почему вы вырезали эти имена?

— Ну, кто-то же должен был это сделать, — сказал он. — И, насколько я понимаю, только я был в силах. И потом, у меня была глупая надежда, что мне от этого станет легче.

— Стало?

— Нет, — ответил наставник.

Мы вышли через кованые ворота и остановились, привыкая к предвечернему свету. Я и забыл, что на улице еще светло. Найтингейл закрыл за нами ворота и спустился вслед за мной по лестнице. Тоби уснул на нагретом солнце капоте «Ягуара», предварительно изрядно наследив на нем грязными лапами. Найтингейл нахмурился.

— Зачем мы держим этого пса?

— Он забавляет Молли, — ответил я, сгружая мешок на заднее сиденье.

Звук открываемой дверцы разбудил Тоби; он соскочил с капота, забрался на сиденье и тут же снова уснул. Мы пристегнули ремни, и я включил мотор. Бросив последний взгляд на заколоченные окна старой школы, я развернул машину, чтобы оставить это мрачное место позади и двинуться обратно в Лондон.

Когда мы наконец выехали на М25, было уже темно и, как обычно в час пик, движение было плотное. С востока наползали тяжелые серые тучи, и вскоре по лобовому стеклу заплюхали крупные капли дождя. Старомодный двигатель «Ягуара» работал как надо, чего отнюдь нельзя было сказать о дворниках.

Найтингейл всю дорогу молчал, отвернувшись к окну. Я тоже не пытался завести разговор.

Мы уже сворачивали на Вествэй, как вдруг у меня зазвонил телефон. Я включил громкую связь. Звонил Эш.

— Я ее вижу! — прокричал он.

На заднем плане слышался шум толпы и стук подошв по асфальту. Я переключил звук на колонки машины.

— Где ты?

— В клубе «Пульсар».

— А ты уверен, что это она?

— Высокая, худая, с длинными черными волосами. Пахнет смертью, — перечислил Эш. — Конечно, уверен!

Я сказал ему, что еду, и велел ни в коем случае к ней не приближаться. Мы притормозили, и Найтингейл вышел и прикрепил на крышу мигалку. Потом сел обратно, и мы начали набирать скорость.

Каждый мужчина твердо убежден, что он отменный водитель. Каждый полицейский, который хоть раз обращал внимание на дорожное движение, знает, что все они себе льстят. Быстрая езда по пробкам — занятие трудоемкое, нервное и жутко опасное. В связи с этим лондонская полиция учредила в Хендоне всемирно известную автошколу, в которой преподается комплексный курс продвинутого вождения, долженствующий подготовить копов таким образом, чтобы те могли выдать сто миль в час по городу и при этом сохранить руки-ноги в целости.

Свернув с Вествэй на плотно забитую Хэрроу-роуд, я очень пожалел, что пренебрег этим курсом. Будучи моим шефом, Найтингейл не должен был пускать меня за руль. Но он наверняка и понятия не имел о такой вещи, как курсы экстремального вождения. А может, даже и про сами экзамены по вождению не знал, они ведь стали обязательными только в 1934 году.

Я повернул на Эджвер-роуд и понял, что еду не быстрее двадцати миль в час — и это при том, что все вокруг виновато пытались подвинуться и освободить мне дорогу. Я решил позвонить еще раз Эшу, пока есть возможность. Сказал ему, что буду через несколько минут.