соприкасаются. Матрас прогибается под ее весом, ее тепло во всю длину греет ему руку. Она вынимает что-то, кладет в рот и сглатывает. Потом поворачивается к нему, и в руке у нее еще одна таблетка, красно-белая. Она осторожно вкладывает ее ему в губы.

Глотай, шепчет она.

Он долго держит таблетку в губах, борясь с собой. Но между бровями Хелле прорисовывается первая морщинка, и он проглатывает таблетку. Она прикрывает глаза. Молодец, Крох, говорит она и поглаживает его по руке.

* * *

Он не знает, долго ли они там с Хелле; за окном стемнело. Он наблюдает за ней, какая она, когда спокойна. И вдруг дверь открывается, и над головой загорается свет. Веки ее распахиваются. Он чувствует, как в корнях души шевелится мерзкая тошнота.

Какого хрена? – произносит знакомый скрипучий голос; Хэнди пришел домой. А, Хелле, говорит он.

Хэнди убирает футляр с гитарой в шкаф и садится на стул с высокой спинкой, как лестница.

Хей, малыш Крох, говорит Хэнди, кивая ему. Могу я спросить, что вы двое делаете в моей комнате?

Хелле с усилием поднимается, теребит подол футболки, движения у нее неправдоподобно замедленные. Хэнди, говорит она. А что такого? Отдыхаем, и все.

А другого места, чтобы отдохнуть, в этой старой казарме нет? – интересуется он. Например, общая комната? Или твоя собственная?

Он улыбается, но все равно видно, что взвинчен. Если б Крох только мог отыскать, куда делся его язык, он бы с радостью все объяснил Хэнди.

Астрид разрешила мне заходить в твою комнату, когда я захочу, говорит Хелле.

Астрид здесь нет, говорит Хэнди. А ты не подумала, Хелле, что сегодня вечером у меня мог быть гость?

Мы твои гости, говорит Хелле.

Ты знаешь, о чем я, говорит Хэнди.

Я знаю, о чем ты, говорит Хелле, и если раньше наркотик вязко смолил ей голос, то теперь говорит она так, что четче не скажешь: Фиона, верно, Хэнди? Вот тошнилово-то. Она всего года на три меня старше. Ты знал ее, когда ей было четыре.

Она совершеннолетняя, говорит Хэнди. И тебя это не касается.

Да, говорит Хелле. Не касается, хотя ты мой отец. И Астрид тоже не фига не касается, хотя она моя мама. И то, с чего она вздумала открыть школу в Теннесси, так далеко отсюда, это тоже не мое дело. Ни в коем случае, никогда. Мы, семья Фриис, не лезем в душу друг дружке.

Моя личная жизнь – это только мое дело, говорит Хэнди, и в голосе его звучит сталь. Точно так же, как твоя – твое.

Верно, говорит Хелле. Точно. Я могу трахаться с кем захочу, и тебе сто раз наплевать.

Да не стесняйся, говорит Хэнди. Просто делай это где-нибудь в другом месте.

Хорошо, говорит Хелле. Пожалуй, так я и поступлю. Как насчет Капитана Америка? Он старый, страшный и съехал от наркоты. У наших деток будут жабры или что-то еще такое же. Или пойду охмурю, ну, не знаю… Иеро! Что ты на это скажешь?

Скажу, что крайне было бы странно, если б Иеро поддался твоему столь очевидному обаянию, говорит Хэнди.

Свое обаяние я унаследовала от отца, говорит Хелле. Иеро это оценит. Или вот, давай-ка рассудим, как насчет Кроха? Вот он прямо здесь, малыш Крох. Милый и нежный малыш, он всегда нравился тебе больше всех из детей Аркадии, так ты сам нам, маленьким, говорил, снова и снова. Снова, снова и снова. Этот Крох Стоун, он напрямую подключен ко Вселенной, произносит она голосом Хэнди, а затем яростно поворачивается к Кроху: Ну, что скажешь? Хочешь, потрахаемся?

Довольно, Хелле, говорит Хэнди. Все, перестань.

Хелле? – произносит Крох так тихо, что, наверно, слышит себя лишь он.

Что перестать, Хэнди? Чем ты недоволен? Что не так с Крохом?

С Крохом все так, и ты это знаешь, говорит Хэнди. Просто оставь малыша Кроха в покое и не впутывай его в свои драмы, идет?

Да, говорит Хелле. Здорово. Я все поняла. Крох, который никакая тебе не родня, вызывает у тебя приступ отцовской заботы. Отлично.

Ощерившись, она оборачивается на Кроха, и тот в полном недоумении, в чем дело, отчего вот сейчас она так его ненавидит. Хелле? – говорит он. Она стремглав бежит к выходу из комнаты. Хэнди вскакивает и преграждает ей путь. Они борются в дверях, и Хэнди, сунув руку в правый карман Хелле, вытаскивает пластиковый пакетик. Ах ты дурочка, говорит он, выпуская ее в общую комнату, где она потирает предплечье. На белой коже уже налился синяк. Ты думала, говорит Хэнди, что сможешь меня обокрасть? Не сводя глаз с отца, она пятится к двери общей комнаты и, достигнув выхода в коридор, достает из левого кармана еще пакетик.

Спасибо за угощение, дорогой папочка, говорит она, потряхивая добычей, как колокольчиком. И уходит.

Крох обнаруживает, что стоит посреди комнаты Хэнди, и весь мир его плывет кругом. Хэнди с красным лицом поворачивается к Кроху. Они разглядывают друг друга на расстоянии, и Хэнди говорит: Послушай, малыш. Это правда, мы с твоими предками сейчас не в ладах, хотя раньше были лучшими из друзей, и это меня печалит. Но ты мне нравишься такой, как ты есть. У некоторых детей глубоко внутри заложено благородство, это нежные души. Так что сделай мне одолжение, держись подальше от моей дочки. Говорю тебе, девчонка по уши в дерьме. Ты меня слышишь?

Да, сэр, говорит он, абсурдным образом страшась, что сейчас Хэнди спросит его про Шмальплот на маленьком островке в лесу, он все ему вывалит, и тогда их с Ханной и Эйбом вышвырнут из Аркадии в холодную ночь. Он обходит Хэнди, и когда спускается в Едальню, друзья все еще играются с крышкой от бутылки, ожидая его. Они вглядываются в его лицо. Он видит, как каждый из них приходит к решению не спрашивать его о том, что случилось. Тусклым занавесом неспешно сдвигается над Едальней последний свет дня, столы вокруг них протирают уксусом, лишь они четверо остались на своем островке, молча перещелкивая крышку от одного к другому, и Крох вновь благодарен за бесконечную доброту мальчишек.

* * *

Во время полуденного рабочего перерыва Крох сидит под дикими вишнями и слушает двух из “Певцов Сирсенсиз”, которые ездили на митинг против ядерного оружия в Центральном парке. Они рассказывают, что Брюс Спрингстин[24] был одновременно и заводной, и отстойный и что вкус хот-дога с желтой горчицей довел их до слез. Крох чувствует тошноту при мысли о мясе во рту. Кто-то говорит:…страны ведут себя как мальчишки, которые, стоя в керосиновой луже,