Они выходят на поле подсолнечника, и Ханна, прикрыв глаза от яркого солнца, посмеивается, глядя на то, как Саймон творит свою сварную скульптуру. Крох был рядом, когда Саймон на днях подкатил к Ханне в Едальне, и услышал их разговор. Саймон во Внешнем мире – знаменитость, он художник. Красивый, голубые глаза в упор и хмурое сухое лицо. Он сказал, что строит для Ханны скульптуру среди подсолнечника. Он сказал, что она его Муза. На мгновение Крох взглянул на Ханну не как на свою мать, а глазами Саймона, и увидел ее пышной и привлекательной, какой, наверно, она предстает мужчинам: длинные золотистые косы, округлые формы, в больших глазах теплота. О, радостно воскликнула она, это так мило с твоей стороны, Саймон, и Крох почувствовал, как копошится в нем старое опасение, что она разорвет непрочные семейные узы и отыщет, кому быть преданной, вдали от него.

И когда Крох говорит Ханне, подталкивая ее обратно на тропку: Ты что, действительно собираешься писать книгу? – он знает, что на самом деле он говорит: Пожалуйста, не меняйся и не покидай меня.

И когда она, мозолистой рукой коснувшись его щеки, говорит: Может, да, а может, и нет, – он знает, что на самом деле она говорит: Не тревожься насчет меня.

* * *

Хелле подходит к Кроху. Коул, Дилан и Айк, отодвинув тарелки в сторону, гоняют по столу бутылочную крышку, которую нашли в Гараже.

Эй, шепчет она, Крох! Ты мне нужен.

Айк вскидывает глаза, его лицо искажено отвращением; он признался, что терпеть не может сестру, но постоянно присматривается к ней и передразнивает ее. Коул, недоумевая, тоже приподнимает голову. А Дилан, тот Хелле даже не замечает; у него прицельный удар, и он кончиком пальца посылает крышку через весь стол.

Одну секунду, ребята, говорит Крох. Рядом с Хелле он пересекает Едальню, впервые в жизни чувствуя себя высоким. Они проходят по коридору, где те, кому по графику мыться во вторник вечером, дожидаются положенных им трех дюймов теплой воды в неделю, и попадают в Библиотеку. В дальнем углу бурно обсуждают книгу Гулда “Ложное измерение человека”. Эйб там, он доволен тем, как идет спор, лицо его пышет от удовольствия. Он видит Кроха, разгорается еще пуще и широким взмахом руки шлет ему поцелуй. Крох притворяется, что смущен.

Хелле поворачивается к Кроху. Ты мне нужен, повторяет она так тихо, что только он может это услышать, и теребит край своей футболки. Ей не по себе, она нервничает. Ты идеальный сообщник, на тебя никто никогда не злится. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, твердит она.

Ссылка на совершенство и соучастие действует, как магия, и, не задумываясь, он говорит: Хорошо.

Под звуки дома, переполненного людьми, они поднимаются по парадной лестнице: в общей комнате кто-то бренчит на пианино (ре-бемоль западает), хоровая группа разучивает мадригал, голоса звенят, взлетают и просто звучат, младенцы заходятся в плаче, их успокаивают грудью или ласковым словом, малыши в Спальне через двор поют украинскую колыбельную: Ой, ходить сон коло вікон, а дрімота – коло плота… Он следует за Хелле в самую светлую и просторную общую зону. Структурно Аркадия-дом выстроен вокруг шести центральных общих комнат, каждая зона разделена на двенадцать-пятнадцать спален, каждая рассчитана на двух взрослых или на трех тесно устроенных подростков. Та общая комната, в которой они сейчас, – самая величественная: высокие, в два этажа, окна смотрят на умирающий закат, видно, как люди переходят лужайку, ниже, в Эрзац-Аркадии, загораются огоньки. Наверх, где еще один этаж спален, ведет изогнутая лестница, на которую Крох не может смотреть без дурного предчувствия.

Хелле прикладывает руку к губам Кроха и толкает дверь в комнату Хэнди. Не успевает он и слова сказать, как они уже внутри. У Хэнди и Астрид самая большая спальня в Аркадия-доме, две комнаты поменьше объединены в одну еще с тех давних времен, когда места было в избытке, и им казалось, что так будет всегда. Надо ж было так обольщаться. В стене есть дверь, которая ведет в спальню Лайлы и Иеро.

Зачем мы здесь? – шепчет Крох с неприятным холодком в горле. Когда четыре года назад коммуна разрослась за пределы Аркадия-дома, они учредили выборный Совет Девяти, и хотя для Хэнди и Астрид в нем выделили постоянные места, Хэнди с этим не согласился: пусть все растет органично, сказал он. Однако остальные боялись, что потребности тех, кто живет в Эрзац-Аркадии – Кур, Одиночек, Новичков и Нудистов – будут упущены в пользу тех, у кого есть привилегия обитать наверху, в Доме. В порыве раздражения Хэнди вышел из Совета и удалился – в основном в свою комнату. Хотя все спальни в Аркадии якобы открыты для всех, только Хэнди пользуется неприкосновенностью. Крох никогда не слышал, чтобы кто-то к нему взял и вошел.

Хелле стоит на коленях и роется в картонном комоде Хэнди. Крох проводит рукой по инструментам, развешенным по стене: гитара, укулеле, банджо, ситар, скрипка. Заглядывает в стенной шкаф. Та часть, где находятся вещи Астрид, аскетична: длинные платья-мешки, сабо, стопкой шали. Часть Хэнди забита: гавайские рубахи, армейские куртки, вельветовые штаны, шикарный ворох новехоньких носков.

Повернувшись к Хелле, Крох видит, что она раскинулась поперек кровати. Из памяти возникает старое индийское покрывало в Розовом Дударе, в свете угасающего заката розовые и золотые тона вибрируют, как живые. Застиранная футболка Хелле становится прозрачной, взгляд может проследить изгибы ее ребер, теплое гнездышко пупка, бюстгальтер с остроконечными чашечками – все женщины Аркадии ходят в таких после того, как рядом с фабрикой нижнего белья в Бингемтоне нашли их целый контейнер. Бантик между чашечками кажется Кроху нежным, как лепесток, он будто отвалится, если к нему прикоснуться.

Хелле видит, что он на нее смотрит. Иди сюда, говорит она. В угасающем свете он послушно ложится с ней рядом. У тебя есть девушка, Крох? – спрашивает она. От нее пахнет ванилью, которую девочки выпрашивают в Пекарне и втирают в запястья и за ушами.

Нет, говорит он, стараясь не дай бог вдруг ее не коснуться, даже ткани футболки. Если смотреть сбоку, видно, что под скулами у нее впадины. Она похожа на неприрученную кошку, которая призраком бродит по Восьмиугольному амбару: угловатая, голодная.

У меня был парень. Во Внешнем мире, говорит она. Ему было сорок. Бармен. Улыбается, как бы про себя, и продолжает: Он заботился обо мне. Она поворачивает голову, и он чувствует ее дыхание на своей щеке.

А он знал, что тебе всего пятнадцать? – интересуется Крох.

Она закрывает глаза, отворачивается.

Да какая разница, отвечает она. Крох лежал бы так вечно. И неважно, что они не