Но даже в наше время мы не всегда точно знаем, что имеем в виду, объявляя что-то буквально верным, а тем более — называя перевод буквальным.

В конце XIX века франко-египетский шарлатан с медицинской степенью, талантливый карьерист и сочинитель на французском, опубликовал новый перевод «Арабских ночей». Издание имело большой коммерческий и культурный успех, всколыхнув в высших слоях общества волну интереса к чувственному Востоку, и произвело впечатление на писателей того времени, в том числе на Марселя Пруста. Переводчик, Жозеф-Шарль Мардрюс, знал арабский и в основу своей переделки древних восточных сказок положил некоторые тексты на арабском. В дерзком стремлении сохранить арабский дух он назвал свою версию Les Mille Nuits et Une Nuit, с однозначным, не оставлявшим места для сомнений подзаголовком: Traduction littérale et complète du texte arabe (Тысяча ночей и одна ночь: полный и буквальный перевод с арабского){55}.

Этот подзаголовок не столько описывает перевод, сколько утверждает его статус. Слово «полный» явно призвано показать, что эта версия превосходит предыдущие, но почему слово «буквальный» казалось Мардрюсу эффективным средством повышения статуса его труда?

Это не было оговоркой: в своем предисловии Мардрюс подчеркивает и укрепляет значение подзаголовка:

Мардрюс не был теоретиком перевода в общепринятом смысле, а знатоки ближневосточных языков утверждали, что переводчиком он тоже не был. Специалист по арабскому языку из Сорбонны продемонстрировал, что у многих пассажей и историй из увлекательной компиляции Мардрюса не было оригинальных источников. Но, будучи известной в парижской культурной среде фигурой, Мардрюс не собирался оставлять такие выпады безнаказанными. В его защиту выступили друзья. Андре Жид заявил, что, несмотря на доказательства профессора Годфруа-Демонбина, работа Мардрюса «пóдлиннее оригинала»{57}. На этом вызывающем утверждении Жида строил свою защиту и сам переводчик. Высокоученые критики, отмечал он, освоили арабский по учебникам, а не живя на Ближнем Востоке.

Таким образом перевод Мардрюса становился «буквальной» версией устного, по сути, оригинала. Его письменное французское изложение соответствует устному арабскому. Если ученые критики настаивают на предоставлении письменных источников написанных им «Арабских ночей», то нет проблем: «Чтобы доставить удовольствие г-ну Демонбину, я как-нибудь зафиксирую арабский текст „Арабских ночей“, переведя мой французский перевод на арабский».

Из этой литературной перепалки видно, что трактовка понятия «буквальный перевод» в значительной мере обусловлена сложившейся культурой. Мардрюс хотел сказать, что его труд аутентичен, что он передает истинный голос арабской культуры, носителем которой он — справедливо или нет — считал себя по праву рождения. Его способ разрешения спора — предложение изготовить оригинал, чтобы дать ученым требуемое доказательство, — может показаться безумным, но с точки зрения Мардрюса в нем была своя логика.

С другой стороны, смысл, который все остальные западные комментаторы вкладывают в выражение «буквальный перевод», не имеет отношения к аутентичности, правдивости или простоте изложения. Он относится лишь к письменной форме слов и даже, еще конкретнее, к репрезентации слов в алфавитной записи. Когда эта технология сохранения мысли была относительно новой и в те долгие столетия, пока она не была широко распространена и использовалась для ограниченной области потребностей и задач (в сфере закона, религии, философии, математики, астрономии и, иногда, развлечения элиты), имело смысл придавать письменным текстам особую престижность.

Но в мире почти всеобщей грамотности — то есть на протяжении жизни двух-трех последних поколений, — когда алфавитная запись встречается на каждом шагу (на этикетках продуктов, в рекламе нижнего белья, в блогах, комиксах ужасов и всяческой макулатуре), утверждение, что нечто достойно запечатления буквами, совершенно не повышает статус. «Буквально» больше не «магическое слово», это просто отрыжка прошлого. Пора обновить терминологию в разговорах о переводах и значениях и положить конец давнему спору между сторонниками буквального и вольного перевода.

Однако есть одна важная область, где замена значения на уровне отдельных слов — ценный и необходимый инструмент. Это школа, а именно — уроки иностранного языка.

Языкам можно обучать разными способами. В Османской империи было принято забирать юношей из завоеванных стран в рабство и обучать их в Стамбуле как dil o ğlan, или языковых мальчиков. Современные прямые методы гуманнее, но в их основе лежит та же концепция: лучше всего изучать языки с помощью полного погружения в bain linguistique[59], своего рода крещения мозга.

В период использования в Западной Европе выученной латыни погружение было невозможно. Не было такого общества, где на латыни говорили бы как на родном языке, поэтому ее преподавали учителя в учебных аудиториях посредством письменных упражнений. Следуя римским методикам изучения греческого, европейские традиции преподавания были в значительной мере ориентированы на перевод как средство обучения письменной речи и одновременно как средство оценки успешности этого обучения. Изучение современных иностранных языков в школах и университетах началось в конце XIX века и шло по стопам преподавания латыни и греческого, опиравшегося на перевод. Ныне принято считать, что этот подход потерпел фиаско. Однако если при изучении латыни (или французского, или немецкого) ставить своей целью научиться свободно читать на этом языке, а возможно, и писать на нем, чтобы переписываться с другими знатоками латыни, французского или немецкого (чьи родные языки могут быть весьма разнообразными), то развитие навыков перевода и сочинения может быть вполне подходящей методикой.