Такой «удвоенный» устный перевод встречается редко — и не только из-за своей дороговизны. Почти все выступления политиков, дипломатов и публичных деятелей, за исключением переговоров первых лиц государств, начинают и кончают свою жизнь на бумаге. Например, делегаты на Ассамблее ООН и в Совете Безопасности читают заранее распечатанные речи, и перед переводчиком, синхронно переводящим эти выступления на английский, французский, испанский, русский, китайский или арабский, тоже часто лежит этот текст. Все шесть языковых версий записываются на пленку, и эти записи используются отделом документации ООН для создания официальной «стенограммы» выступления. Это позволяет выявить и исправить ошибки переводчиков, а главное — позволяет делегатам отредактировать то, что они фактически произнесли. Такая «стенограмма» — официальная запись заседаний ООН — вовсе не является настоящей стенограммой; это переписанная версия письменного текста, который в промежутке прошел через ненадежное устное воспроизведение. В наше время во многих областях государственной и межгосударственной деятельности устные выступления отошли на второй план, став побочным продуктом письменной речи. Но это произошло совсем недавно. А наши мысли и ощущения, связанные с языком и переводом, а также многие наши рассуждения на эту тему имеют гораздо более давние корни.

С XV и по начало XX века Османская империя объединяла под своей не всегда устойчивой властью в основном неграмотные народы, говорившие на самых разных языках. В течение этих пятисот лет административная деятельность обширного и сложно организованного государства велась на османско-турецком — отчасти искусственном гибриде турецкого, персидского и арабского вокабуляров, объединенных турецкой грамматикой с добавлением небольшого количества персидского синтаксиса и на основе упрощенного варианта арабского письма, которое не очень хорошо для этого подходило. Османско-турецкий был официальным языком двора в Стамбуле, но, кроме имперской знати и государственных чиновников, на нем мало кто говорил. На его письменной версии, разумеется, создавались архивы государства, весьма обширные — по некоторым данным, османы хранили даже записи снов подданных{63}. Однако характерной чертой османского общества была параноидальная боязнь подделок, поэтому не для всех государственных надобностей употреблялось письмо. Наследие устной культуры — большее доверие к личной речи, чем к обезличенной письменной, — существенно сказывалось на управлении общественными делами и, в частности, на выборе переводчиков.

Османское государство, так же как греческое и римское, изрядную долю своих подданных превращало в рабов и набирало переводчиков среди юношей, присылаемых провинциями в Стамбул в качестве обязательной оплаты защиты, которую им обеспечивала империя. Большинство из этих вынужденных билингвов обслуживали внутренние потребности империи, поскольку владели одним из региональных языков, а образование получали на османско-турецком. Внешние потребности государства, связанные с торговлей, войнами и дипломатией, в основном обслуживались иными средствами.

Османы были мусульманами и поэтому могли общаться с народами, жившими близ южных и восточных границ империи, на арабском, который для жителей обширных территорий был либо родным языком, либо языком межнационального общения. А вот контакты с Западной Европой давались не так просто. Западные языки не преподавались ни в одном регионе империи. Поэтому первоначально подготовка кадров для общения с Западом была поручена Венецианской республике, у которой были давние связи со многими регионами Средиземноморья, оказавшимися в руках османов.

С конца XV века Венеция посылала в Стамбул своих представителей в двухлетние командировки для проведения занятий в bailo — что-то вроде переводческих курсов. Они отбирали в Венеции и на территориях Османской империи подростков, которых называли языковыми мальчиками (giovani di lingua — перевод турецкого dil o ğlan), и готовили из них лояльных, говорящих по-итальянски, венецианских граждан, способных вести переговоры с турками. Многие учащиеся были родом из грекоговорящей римско-католической общины, обосновавшейся в стамбульском районе Фенер, или по-гречески Фанар, в итоге фанариоты стали наследственным сословием переводчиков в кастовом обществе Османской империи. К началу XVII века вся переводческая деятельность в высших слоях османского государства была сосредоточена в руках тесно связанных между собой фанариотских семей, чей статус был частично защищен тем, что многие из них получали по наследству и венецианское гражданство. Но они редко переводили с греческого или на греческий — их учили переводить с османско-турецкого на итальянский, а иногда и на арабский. Они получали высокое вознаграждение и относились к знати. Живя в Стамбуле, они отправляли своих сыновей в итальянские университеты, где те получали образование, прежде чем влиться в семейную профессиональную династию{64}.

В сферу деятельности этих османских переводчиков, называвшихся tercüman, входили дипломатия, шпионство и административные интриги. В английский язык этот турецкий термин вошел в форме dragoman, но в слегка измененном виде его можно найти и в языках десятков других народов, контактировавших с турками. Азербайджанское tǝrcümǝçi, амхарское ästärgwami, tarjomân на языке дари, персидское motarjem, узбекское tarzhimon (таржимон), арабское mutarjim, tẹrzman на марокканском арабском, metargem (םגרתמ) на иврите — все это звуковые переводы слова tercüman. Но как бы ни писать османское название переводчика — tercüman или dragoman, — это слово вовсе не турецкое. Впервые оно встречается в языке, на котором говорили в Месопотамии в 3-м тысячелетии до н. э., как перевод еще более древнего шумерского слова eme-bal. Таким образом, аккадское слово targumannu (которое — посредством турецкого tercüman — породило английское, хотя и заведомо устаревшее, но все еще существующее слово dragoman) — возможно, единственное слово с устойчивым значением, чью письменную историю можно проследить на протяжении пяти тысяч лет{65}. Происхождение одного из самых распространенных слов для обозначения переводчиков из колыбели письменности в древней Месопотамии — что может лучше свидетельствовать о том, что и сама переводческая деятельность имеет удивительно долгую историю?

Ведущие османские переводчики становились в один ряд с послами. Первый Великий драгоман, получивший этот титул от султана, был назначен в 1661 году во времена правления великого визиря Ахмед-паши из династии Кёпрюлю, чьи приключения отразил в своих произведениях Исмаиль Кадаре{66}. Более поздний Великий драгоман, Александр Маврокордат, основал династию, которая впоследствии получила княжеский титул. Румынская королевская семья — его прямые потомки.