— Дорогая, ты мучаешь меня. Можно я по крайней мереотнесу тебя в постель, и мы займемся любовью в ближайшие десять часов?

— Потерпи, милый. — Она потрепала его по щеке,поднялась и направилась к потайной лестнице, скрытой за выдвижнойпанелью. — Я рада была бы остаться на всю ночь, но не могу. Ты же знаешь,что скажут дома.

После непродолжительного обмена просьбами и отказами Лоуренсслизал последние крупинки сахара с ее груди и проводил вниз по лестнице кожидающим ее носилкам. Удобно устроившаяся среди вороха бархатных подушек,каждая из которых была оторочена золотым позументом и украшена гербом, этаженщина показалась ему богиней любви, олицетворением красоты, роскоши иблагородства. Олицетворением того, о чем Лоуренс мечтал всю жизнь и чего жаждалбольше всего на свете.

— Ты поступила глупо, — строго сказала Софизолотоволосая женщина. — Ты пренебрегла моими наставлениями и теперь самавидишь, к чему это привело.

— Простите, — печально ответила Софи, склонивголову. — Я сделала это не нарочно.

— Твои намерения меня не интересуют. Только поступки.Ты позволила мужчине прикоснуться к себе. Ты целовала его. Ты получала от этогоудовольствие. Где же целомудрие, благодаря которому ты и получила свою силу?

— Я не понимаю, как это произошло, — оправдываласьСофи пред ликом суровой богини. — Это не поддавалось никакому контролю.

— Ты хочешь сказать, что утратила контроль над собой,не так ли? — с усмешкой поинтересовалась богиня Диана с высоты своегозолотого трона. — Я знала, что так и будет. Все случилось именно так, какя предсказывала.

Голос богини вдруг изменился, стал более глубоким и тихим, алицо, фигура и трон постепенно погрузились в тень. Казалось, чья-то гигантскаярука заслонила их от Софи, а затем и вовсе стерла с поверхности земли.Неожиданно другой голос резко прокричал ей в самое ухо:

— Ты безнравственна. Безнравственна и порочна, как и…

— Нет, — перебила его Софи.

— Мы оба знаем, что случилось той ночью, что тысделала, — не отставал тоненький голосок. — Я всем расскажу правду.

— Нет, — взмолилась она. — Нет, прошу вас. Яне…

— Оставь при себе свои патетические возражения. Никтотебе не поверит. Ты ничто, пустое место. Твоя жизнь в моих руках. — Софипочувствовала у себя на талии чью-то руку, как раз в том месте, где Октавиейбыл вшит потайной карман, и вдруг перед глазами у нее промелькнул маленькийзолотой кружок. — Ага! — обрадовался голос. — Другогодоказательства мне теперь и не нужно. Ты не скроешься от меня. Я люблю тебя.

— Нет! — воскликнула Софи, на этот разгромче. — Нет! — крикнула она во всю силу легких, так что ееподбросило на кровати, и она разом проснулась, вырвавшись из ночного кошмара.

Ей понадобилась всего минута, чтобы вспомнить, где онанаходится и что с ней стряслось. Она огляделась. Тонкий солнечный луч, вкотором дрожал столб пыли, проникал в камеру неведомо откуда и едва могосветить четыре ее каменные стены и грязный пол. Однако его хватило, чтобы Софимогла убедиться, что находится здесь одна, а голоса — всего лишь часть еекошмара. Ее дыхание постепенно выровнялось, но рука невольно задрожала, когдаона потянулась к потайному карману.

Сердце замерло у нее в груди, когда Софи поняла, что тайникпуст. Медальон исчез.

Значит, в ее камере только что кто-то был. И разговор,который здесь состоялся, вовсе не сон, не кошмар, а реальность. А это гораздохуже.

— Нет, — вымолвила она несмело. — Нет, —повторила она, прислоняясь спиной к ледяной стене темницы и чувствуя, как ужаспостепенно охватывает ее, вытесняя безразличие, наполнявшее ее с предыдущеговечера. В действительности лишь глубокое нервное потрясение помешало Софирасслышать глухой стук, с каким медальон скатился с ее платья на пол. Когда жеона краем глаза заметила золотой отблеск от упавшего на край медальонасолнечного луча, то поспешно подобрала его. Медальон лежал у нее на ладони —богиня Диана, богиня луны, охоты, целомудрия, богиня, восседающая на троне сястребом на плече. Это было то единственное, что она сохранила в память опрошлом, о прежней жизни, о той Софи, которой больше нет.

Софи редко позволяла себе думать о своей жизни до пожара, досмерти родителей, до… того, как все изменилось. Она решила вычеркнуть из памятивсе разом — и хорошее, и плохое, чтобы избавиться от преследовавшего ее ужаса.Но теперь, когда она оказалась в этой мрачной камере и почувствовала себябезмерно одинокой, воспоминания далекого детства нахлынули на нее. Софивспомнила, как ее красавица мать обычно журила, но не наказывала ее за то, чтоона решала задачки по математике для брата Деймона, вместо того чтобы вникать восновы ведения домашнего хозяйства. Сколько счастливых и безмятежных часовпровела Софи вместе с братом, обучая его началам алгебры и рассказывая опоследних математических теориях, созданных итальянцами! Она с легкостьюпереводила для брата греческие тексты, доходчиво объясняла сложнейшиедоказательства теорем, давая ему возможность и время заниматься тем, что он понастоящему любил: производить зловонные и тошнотворные на вид химические смесив укромном шалаше, который он гордо называл лабораторией.

Не меньше, чем математика, Софи интересовали бухгалтерскиекниги отца. Она часто перелистывала их, стараясь понять, почему цены на рынкеколеблются и как следует вложить деньги в урожай, который появится только черездесять месяцев, чтобы он дал пятикратную прибыль. В возрасте тринадцати лет онауговорила отцовского агента вложить сто фунтов, которые бабушка оставила ей наприданое, в покупку акций горной компании. Эта сотня быстро превратилась в пятьсотен, затем в тысячу, а к тому времени, когда случился пожар, Софи скопилавнушительный личный капиталец — пять тысяч фунтов. Не многие дворяне в округемогли похвастаться таким состоянием.

После пожара и того кошмара, который за ним последовал, уСофи остались лишь эти деньги, заблаговременно спрятанные в жестяную коробку изарытые в саду, и медальон с изображением богини Дианы. Софи раскрыла ладонь иеще раз взглянула на медальон. Она почти не сомневалась, что Диана усмехаетсяей в ответ. Казалось, богиня повторяла, как во сне: «Ты поступила глупо», иСофи вынуждена была с ней согласиться. Только полная дура могла влюбиться вграфа Сандала и довериться ему.

Софи спрятала медальон назад в кармашек, проклинаяухмыляющуюся богиню, графа Сандала, а более всего себя. Она принялась ходить изугла в угол по тесной камере, пытаясь понять, что раздражает ее сильнее —чувство голода или еще более болезненное и почти физическое ощущение горечипредательства. Причем с предательством Сандала еще можно было как-топримириться — сравнения с голодным обмороком оно не выдерживало, — нонастоящие страдания ей причиняла мысль о ее измене самой себе.

В полумраке унылой камеры все вдруг прояснилось и предсталоперед ней так отчетливо — насмешки и презрение, изворотливость и обман. Неприходилось сомневаться, что Сандал спас ее для того, чтобы сыграть с ней злуюшутку, а потом передать королевским гвардейцам. При аресте они повторили ей егослова, которые он произнес при ней. И тогда у нее появилась возможностьвзглянуть на них иначе: она поняла, что сознательно и добровольно позволилаввести себя в заблуждение, но это понимание пришло слишком поздно, когда ничегоуже нельзя было поправить.