Работая в кадровом агентстве отельного и ресторанного бизнеса, нетрудно начать возмущаться откровенной эксплуатацией работников кухни и официантов и в ресторанах, и в отелях. Таким работникам, как известно, платят ужасающе мало, и лишь некоторые владельцы заведений могут устоять перед искушением нанимать иностранцев, у многих из которых нет официального разрешения на работу и которые согласны работать много часов подряд за жалкие гроши, лишь бы их не депортировали. Другими словами, в подразделение на Денмарк-стрит регулярно приходили одни из самых низкооплачиваемых работников во всем Лондоне, и их положение не могло не волновать Нильсена, который и так считал, что хуже всего в обществе обращаются со слабыми и угнетенными. Его энтузиазм, как и антиправительственные значки, которые он иногда носил, ничуть не прибавлял Нильсену очков в глазах начальства, и хотя он старался придерживаться «полной свободы судить о каждом случае в согласии с фактами, совестью и опытом», нельзя было не заметить, что его «совесть» неизменно решала дела в пользу работников.

Нильсен активно участвовал во многих активностях в конце 1970-х, что значительно снизило его шансы на повышение. Его постоянное присутствие на акциях протеста считалось постыдным для руководства, его призыв к оружию казался оскорбительным для тех, кто выбирал более осторожный подход, включая многих других членов профсоюза. Он был слишком увлечен, слишком импульсивен, слишком яростен; коллеги часто гадали о том, какие глубокие внутренние проблемы подкармливали его маниакальную страсть к борьбе.

Первым эту сторону Нильсена пробудил конфликт в заведении «Гарнерс Стейк-хаус» в 1977-м, вызванный бесцеремонным пренебрежением по отношению к чернокожим и иностранным работникам. Его сфотографировали среди пикетчиков, и какая-то женщина обрушилась на него с руганью, сказав, что пара лет в армии пошла бы ему на пользу. «Кэпитал-Радио» связалось с ним для интервью (слухи о его яростных тирадах уже успели распространиться), и он договорился участвовать в передаче с Джейн Уолмслей. Но тут вмешалось руководство, запретив раскрывать его личность: разрешать своим сотрудникам публично высказываться в пользу рабочих шло вразрез с политикой Комиссии по трудоустройству. Однако влияние Нильсена было столь велико, что на Денмарк-стрит отказывались заполнять вакансии для «Гарнерс Стейк-хаус», пока конфликт не разрешится, что произошло лишь несколько месяцев спустя, хоть и не в пользу уволенных работников. Нильсен считал, что во всем виновато человеческое равнодушие: слишком многие готовы были бороться только за собственное благо, но не за чужое.

В сентябре 1978-го Нильсен подал заявку на поступление в Школу председателей в Университете Суррей, и его приняли. Это было хорошее время: он общался с высокопоставленными членами профсоюза (Кейт Лосинка, Пенни Джадж, Лен Левер) и наслаждался свободой выражать свои спорные взгляды, зная, что к ним прислушаются (здесь-то уж никто не закрывался от него во время разговора газетой!). Укоренившиеся на верхних ступеньках иерархии члены профсоюза нравились Нильсену куда меньше, чем радикально настроенная революционная молодежь, собиравшаяся в Гилфорде. Нильсену было почти тридцати три, но из-за армии его зрелость наступила позже, так что теперь он испытывал тот прилив бескомпромиссного идеализма, который обычно испытывают лет в двадцать. Он нашел свое место, он знал, что должен делать, он остался с молодежью и презирал умеренных «стариков».

В долгой череде индустриальных конфликтов, не касающихся профсоюза напрямую, Нильсен выступал в роли поддержки – раздавал буклеты, участвовал в акциях протеста, убеждал людей своей догматической риторикой. Удивительно, что он способен был видеть лишь те аспекты вопроса, которые поддерживал. Компромисс и обоюдное согласие сторон для него были под запретом – тем самым он демонстрировал одновременно и бьюкенские гены упрямства, и собственную опасно упрощенную картину мира. В 1978 году свет увидел рождение «монохромного человека», человека крайностей и противоположностей, махинейхского двухголового монстра.

Самый бурный конфликт касался самой государственной службы. 25 ноября 1980 года правительство отказалось от Соглашения по оплате государственной службы, подписанного в 1974 году, что вызвало яростные протесты по всей стране. Всех членов профсоюза призывали выйти на улицу с маршем протеста, чтобы выразить свои чувства по этому поводу. Так совпало, что в тот же день филиал на Денмарк-стрит праздновал свой пятидесятилетний юбилей, и на торжество пришли члены парламента, владельцы отельного бизнеса и другие высокопоставленные персоны, которые ели канапе и произносили речи. Ко всеобщему ужасу, Нильсен вывел на марш одиннадцать сотрудников в знак протеста против решения правительства.

Этот конфликт вокруг оплаты госслужбы рассердил Нильсена так сильно, что он едва не оттолкнул от себя даже тех, кто раньше его поддерживал. В одной самодельной листовке для членов профсоюза он взывал к «сильным духом» – бороться против «низменных принципов и действий полностью дискредитированного работодателя» (то есть консервативного правительства), и хотя его смелости аплодировали, некоторым не понравился скрытый в этих словах намек: мол, если они с этим не согласны, значит, им не хватает той самой «силы духа». Деннис Нильсен не был дипломатом: он был слишком нетерпелив для достижения важной цели с помощью не таких очевидных средств. В другой листовке, призванной побудить всех работников к активным действиям, чтобы выиграть кампанию, он совершил ошибку, раскритиковав тех, кто продолжал сотрудничать с руководством. «Эти паразиты, – писал он, – всегда в первых рядах тянутся схватить премии и дополнительные выплаты, добытые тяжким трудом, личными принципами и жертвами членов профсоюза, чье финансовое обязательство заключается в общем благе всех рабочих». Этим он как будто бы говорил: «Я отдал вам всего себя, не подведите меня», – замаскированная просьба личной симпатии, которая возымела противоположный эффект. Когда же «паразиты» не спешили встать на его сторону, он не мог понять почему.

Совет профсоюза работников государственной службы попросил Нильсена принять участие в программе «Время вопросов» Робина Дэя, с подготовленными заранее вопросами по теме правительственного бюджета. Перед шоу, за кофе и чаем с сэндвичами, продюсер сказал, что хочет, чтобы вопрос Нильсена был озвучен на программе, но во время передачи этого не произошло, и поднятая рука Нильсена затерялась в толпе зрителей. И хотя формально он участвовал в передаче, вел он себя там нехарактерно тихо.

Позднее Нильсена отправили в качестве делегата профсоюза на национальную конференцию, которая в течение недели проходила в Сауспорте в мае 1980 года. Как и остальные гости, он проживал в «Королевском отеле», предварительно договорившись, что о Блип (с которой он очень редко разлучался) во время его отсутствия позаботится один из его коллег. Однако уже в отеле он, к своей досаде, обнаружил, что гостям все-таки разрешено было привозить с собой питомцев. Как и все подобные мероприятия, конференция начиналась выпивкой и разговорами и заканчивалась обменом постелями: Нильсен был замечен в первых двух деятельностях и тщательно избегал последней.

Деннис Нильсен привлекал внимание, но это была репутация не того рода, которая нравилась его начальству. По их мнению, он был переменчив и легко возбудим, и хотя они не могли пожаловаться на его работу (он и вправду работал усерднее многих), они втайне решили, что его повышение можно отложить на неопределенный срок. Возможно, на их решение повлияла его громкая профсоюзная деятельность. Однажды работник полиции прислал на Денмарк-стрит срочный запрос: ему требовалось шестьдесят работников общественного питания. Это заставило Нильсена заподозрить возможное появление полиции на массовой забастовке металлургических работников. Тогда он предупредил об этом их профсоюз, утверждая, что он из принципа не может просто остаться в стороне.