У Нильсена теперь имелись и уважение коллег, и цель, к которой можно стремиться, и можно было бы подумать, что его извилистый путь к тридцати семи годам, по крайней мере, приобрел некое направление. Любопытно, однако, что мисс Лиман, впервые его увидев, ощутила к нему жалость, хотя и не могла понять почему. Ни она, ни кто-либо другой не подозревали, что к тому моменту его жизнь давно превратилась в кошмар.

Еще до того, как его перевели в Кентиш-таун, коллеги замечали, что Нильсен работал так усердно, будто не позволял себе ни минуты свободного времени. Он был всегда скрупулезен и эффективен. Если ему требовалось взять отпуск, он занимался работой в закусочной «Дайнас-дайнер» на Энделл-стрит, помогая на кухне. Или мог появиться в свой выходной в офисе с собакой. Он как будто не мог не работать. Поведение его казалось странным: он мог быть резким, вспыльчивым, нетерпеливым и испытывал потребность говорить без пауз, а лучше – спорить. Он был страстным спорщиком. Если тема была ему близка, он становился язвительным и саркастичным. С другой стороны, в иные времена он вел себя спокойно, проявлял щедрость и доброту. Как-то он принес в офис праздничный торт по случаю дня рождения коллеги, который, как считали остальные, ему даже не нравился: не из желания присоединиться к празднику (напротив, никто даже не знал, что у кого-то в офисе день рождения), но потому, что именинник показался ему «одиноким». В другой раз он продемонстрировал неожиданное сочувствие к животным, принеся на работу раненую птицу, за которой ухаживал три дня, пока она не окрепла достаточно, чтобы улететь. Он часто вызывал своими шутками искренний смех. В двух моментах относительно него все сходились во мнениях: что он был замкнутым и что он был переменчив.

Когда он уходил с работы домой на Мелроуз-авеню, его мир менялся. Во-первых, требовалось ухаживать за собакой. Как минимум два раза в день он брал ее на прогулку по Мелроуз-авеню с ее низкими подстриженными деревьями, едва закрывающими небо, и по парку Глэдстоун, разговаривая о мелочах с другими владельцами собак, вышедшими на такие же прогулки. Иногда вместо этого он ходил взглянуть на манящие просторы Хэмпстед-Хит. Вернувшись с прогулки, он наливал себе стаканчик чего-нибудь крепкого и долго смотрел телевизор, лежа на полу; у открытых окон, выходящих в сад, на ветру вздымались и опадали красные занавески. В его вечерних развлечениях также немалую роль играла стереосистема: он часами слушал в наушниках Элгара, Малера, Бриттена, Грига, Чайковского, Сибелиуса или какую-нибудь утонченную поп-музыку (Рик Уэйкман, Майк Олдфилд и странно гипнотическая песня «О, Супермен»). Когда погода позволяла, он проводил много времени в саду, выпалывая сорняки и поправляя заборы.

К нему приходили гости и любовники. Две раздельные кровати он соединил в одну большую, почти под потолком, где посетители или знакомые падали без сил после слишком большого количества рома, иногда, вероятно, с недолгой сексуальной активностью ранним утром. Единственным гостем, не являвшимся его любовником, но уже и не считавшимся для него «просто знакомым», был Мартин Хантер-Крэг, который периодически звонил ему с интервалом раз в несколько лет и представлял собой одного из немногочисленных его друзей, не отдалившихся за все эти годы. Нильсен доверял ему, и его агрессивный и самоуверенный характер смягчался в его присутствии – словоохотливость и напыщенность сходили на нет. Другим приятелем, который оставался на связи по переписке, был Алан Нокс из Абердина – он ночевал у Нильсена каждый раз, когда бывал в Лондоне.

В последний раз Нильсен попытался построить долгосрочные отношения со Стивеном Мартином, которого встретил в пабе «Голден Лайон», где часто ошивались «мальчики для съема». Они прожили вместе четыре месяца. У них сложились почти здоровые, полные любви отношения, выражавшиеся не только в сексуальной близости, но и в незаметных на первый взгляд жестах: например, Мартин починил лампочку в собачьей будке для щенков Блип. Однако дружба эта не продержалась долго – Мартин был еще одним молодым человеком без корней и ответственности и не мог побороть свою тягу к приключениям на стороне. Нильсена глубоко ранила новость о том, что Мартин ему изменял. Он попросил его уйти. «Я всегда сожалел о его уходе. Может быть, где-то в другом месте ему будет лучше. Я не мог предложить ему никакой особой роскоши. Только себя самого».

Другим любовником, который остался на какое-то время, был Барри Петт, за которым последовала череда более кратковременных сожителей, которые никогда не выказывали желания задержаться подольше. Со Стивеном Бэрриером Нильсен связался через рекламу в «Бюро Адама», и тот остался на десять дней. В сентябре 1978-го, когда Нильсен посещал Школу председателей в Гилфорде в течение недели, он по глупости отдал ключи от квартиры человеку из Ливерпуля, который жил в Вест-Хэмпстеде и с которым он познакомился в пабе. Идея заключалась в том, чтобы тот приходил в квартиру раз в день, кормил собаку, менял воду в ее будке и так далее. Нильсен чувствовал, что не может попросить об этом соседей сверху, поскольку у него с ними установились довольно прохладные отношения после конфликта с садом, которым он продолжал пользоваться единолично. Когда он вернулся из Гилфорда, то обнаружил, что собаку кормили хорошо, а вот проектор и камеру у него украли, счетчики выкрутили и опустошили. Случай этот ужасно его расстроил.

Нильсен все чаще искал убежища в своих фантазиях с зеркалом, которые в 1978 году приобрели некий зловещий оттенок: