навигационной камеры, женщина преклонных лет, узнав, что мы семейные и идем в Умбу, заказала для нас телефонные переговоры с домом, и мы с Иваном поговорили с близкими — Иван с женой, я — с тещей, жена оказалась на работе.

По прибытии на судно мы получили нагоняй от капитана и выговор за медлительность.

— Всё, время мирного сосуществования закончилось, — пробурчал новоиспеченный третий штурман Иван Ловецкий.

— Всё становится на круги своя, — согласился я, еще с надеждой, что ошибаюсь. Очень хотелось верить в то, что Сейдбаталов меняется в лучшую сторону.

Глядя на остающийся за кормой Мурманск, я еще не знал, что этот заполярный, единственный в мире настоящий город с многоэтажными каменными домами на вечной мерзлоте станет для меня почти родным за годы плавания. Еще неоднократно через него будет проходить мой курс в Архангельск, Онегу, Ковду, Кемь на Белом море, на реку Печору, в Мезень и Нарьян-Мар, и каждый раз он будет отправным пунктом в одиннадцати арктических рейсах. Когда я слышу о нем, во мне всегда возникает глубокое чувство гордости, уважения к городу, к живущим в нем людям, морякам, особенно ледокольщикам, рыбакам и военным морякам Северного флота.

До Умбы судно ведет старпом, капитан отсиживается в каюте, кажется, у него вновь портится настроение. Впрочем, это не мудрено, за свою жизнь я встречу немало капитанов, которые правдами и неправдами списываются в случае плавания на Север или в Арктику. Как говорил по этому поводу ветеран арктических ледоколов Василий Голохвастов, капитанская "медвежья болезнь" есть трех видов. Первая, когда капитан запирается в каюте во время шторма, вторая — уходит с мостика во время швартовки и третья — убегает с судна, узнав, что предстоит рейс в Арктику.

Сейдбаталов не страдал этими болезнями, но настроение его снова явно менялось не в лучшую сторону. Что-то тяготило его, но он никогда не делился ни с кем на судне, отчего обязательно должен был сорваться или просто уйти в отпуск. Наверное, это и послужило тому, что стоянка в Умбе оказалась довольно нервной и сумбурной. Но все по-порядку.

Если взглянуть на карту, то становится ясно, что Белое или, как его еще называли поморы Студеное море, расположено в северной части Европейского континента на значительном расстоянии от центра России. Даже от Санкт-Петербурга, города в общем-то северного, до него почти тысяча верст дремучих лесов и болот, в летнее время почти непроходимых, а зимой засыпанных снегами с трескучими морозами. Первыми русскими людьми, достигшими этих малозаселенных мест, были новгородцы, которые пришли сюда в поисках "мягкого золота" — пушнины, да так и остались здесь. К ним потянулся и беглый народец, бесправные холопы от притеснений бояр и купцов, в надежде обрести волю и выйти в люди. Поколение за поколением ставили на этих берегах русские люди поселения, крепости-городки, уходили отсюда в поисках новых земель на Север и Восток. Еще до основания Архангельска в 1584 г., тогда самого северного порта России, выросло на этих берегах не одно поколение свободных русских людей, именуемых по сей день поморами, которые жили рыболовством и охотой, били, словно заправские аборигены, морского зверя и медведя. Когда русская церковь начала реформы, потянулась в эти земли вторая волна беженцев-староверов, которые, несмотря на жестокие преследования, уцелели здесь местами до сих пор.

Обилие рыбы, леса, оленей — основного источника мяса, обеспечили скромное, но безбедное существование на этих берегах людей, сохранивших почти нетронутым язык, обычаи, веру. Во многом они потеряют свою самобытность в период ссылки сюда несметного количества жертв сталинских репрессий. Многие поселения, монастыри и даже целые города будут превращены в лагеря. Отсидевших срок оставляли на этих берегах на поселение.

Умба была одним из таких мест, в котором не так давно располагались лагеря, а основное ее население составляли бывшие сосланные, в основном по политическим мотивам. Всего этого мы, честно говоря, не знали и в каждом жители ожидали увидеть помора. Сам порт, а вернее портопункт, представлял собой небольшую гавань в устье речки с двумя причалами среди огромных, уложенных для просушки штабелей досок, куч опилок и древесной коры. К одному из причалов и ошвартовались мы, очутившись в мире свежего и старого пилолеса, остро-кислого с привкусом спирта запаха гниющей древесины и дощатых тротуаров, заменяющих дороги. Из-за обилия пилолеса сам поселок был не виден, а встречавшие на причале люди в зеленой военной форме, они прилетали для этого специально из Кандалакши на вертолете, на поморов совсем не походили. Своим радушием и отсутствием показного служебного рвения они выгодно отличались от своих коллег в портах Балтики и особенно в Мурманске.

Этот факт, как-то сразу поднял настроение, и в нас проснулась тяга к исследованию неведомых земель, которая не покидала весь период стоянки. Не терпелось познакомиться с аборигенами поближе, а, учитывая наш возраст, еще и поделиться с ними чувствами, свойственными морякам всех стран.

Первые отряды исследователей состояли из свободных от вахты мотористов под предводительством старого холостяка-радиста. Под одобрительные возгласы остального экипажа, одетые по последней моде, сверкая начищенной обувью, в белоснежных, входивших в моду нейлоновых рубашках, они сошли на берег и вскоре скрылись за штабелями досок. Глядя на них, невольно вспомнились слова старой морской песни:

Они пошли туда, где можно без труда,

Найти себе и женщин и вина.

Едва мы закончили подготовку трюмов к погрузке, как часть уволившихся вернулась, истекая потом, под жарким солнцем неторопливым шагом и уже с потухшим взором. Их заключение было категоричным и неутешительным: — Тундра! С полсотни почерневших изб с древними старухами на лавочках. Из цивилизации только почта, сельская лавка, дом культуры, и все в одном здании. А главное, в этом стойбище сухой закон. Аборигены доброжелательны, приглашают в гости. Пару раз выругались по эстонски — зауважали. Говорят, иностранцам рады.

Стоящий рядом пограничник с доброжелательной улыбкой поясняет: — В поселке все знали, что эстонское судно придет. Для них Эстония тоже заграница. Иностранцы сюда редко, но заходят. Раза два греки были, веселые ребята со своим вином, каждый вечер в клубе танцы устраивали. Всех угощали, не то, что немцы. Те возьмут банку пива, сосут и по нашему Бродвею туда-сюда шпацирен делают. Напрашиваются на пироги, а наши-то все бывшие политические, немцев в дом приглашать боятся. Вот те погуляют, погуляют и обратно на судно. А греки вроде как свои, против нас не воевали, общительные, вежливые. Но шампанского пили много. Немцам Тамарка, наша продавщица, шампанское не продавала, да и жмоты фрицы. А грекам грех было не продавать, они