Еще два взмаха, и Шу отбросила негодные тряпки. Провела ладонями вдоль рук и ребер – только не коснуться! Злые боги, только не коснуться… – исцелила порезы и кровоподтеки.

Тигренок коротко вздохнул и снова замер.

Шагнула назад, сглотнула горький ком в горле, кинула нож обратно – лезвие просвистело в ладони от его уха, но он не шевельнулся. Обошла круг, прислушиваясь… но лишь скулил за окном ветер, стучался в стекло дождь да трещало пламя в камине.

Тигренок молчал. Спутанные волосы прятали лицо. На обнаженной груди блестел серебряный круг – раньше его не было. Огненные блики играли прядями, дразнили: дотронься!

«Ну же, посмотри на меня! Скажи – здравствуй, Шуалейда! Скажи – хоть что-нибудь!.. Пожалуйста…»

Проглотив крик вместе со слезами, она закусила губу и успокоила рвущиеся в буран потоки магии. Обернулась ими, как коконом: спрятать страх, спрятать надежду и боль. Ни к чему сейчас… и потом тоже ни к чему.

Осторожно приподняла его голову за подбородок.

Закушенная губа, расширенные зрачки, и демоны пляшут в синих омутах… упрямство, злость, презрение…

Проклятье!

Хлесткий звон выдернул Шу из зеркальных омутов ярости: ладонь горела, на щеке Тигренка алело пятно. Буран распирал изнутри, выл: крови! Мести!

– Ты посмел! – Пощечина. – Оставить! – Еще пощечина: его голова моталась из стороны в сторону, нижняя губа треснула. – Меня!

В ответ он глянул на нее: прямо, глаза в глаза. Яростное пламя метнулось к Шу, обожгло, отбросило.

– Зачем? Разве я обижала тебя? – горечь душила ее. – Как ты посмел сбежать?! Ты предал меня!

Убить! Сейчас же! Бить, пока не погаснет боль, пока не признает: да, предал! Но – пощади!.. Шу устремилась к нему, сжала слетевшую в руку плеть. Замахнулась – и налетела на стену. На хриплый, словно шершавые слова раздирают горло, шепот:

– Предал? Разве может предать раб, бессловесная тварь?

– Неправда!

– Не ты сделала меня домашней зверушкой? Надела ошейник?

– Ты мог снять его когда угодно! И ты знал это!

– Откуда? Разве ты говорила со мной? Ты хоть знаешь мое имя?

– Имя? Я купила тебя с виселицы!

– О, да. За десяток золотых. Ваше высочество удивительно щедры!

Шу отвернулась: не видеть, не слышать. Слишком горька правда. Раб? Она с самого начала знала, что это ложь. Не было ни раба, ни Тигренка. Лишь сумасшедшая мечта и страх: узнать, кто он – и потерять. Но хватит. Чего теперь бояться? Вот он, перед ней. Уже потерян. Беззащитный пленник?.. Светлый шер?.. Любовник, имени которого не знаешь? Спроси, наконец!

– Как тебя зовут? – тихо, не поднимая глаз.

– Зачем тебе имя мертвеца? Ты играла с Тигренком, не спрашивая имени, так зачем сейчас?

Тонкая пленка смирения и благоразумия снова лопнула:

– Затем, что я так хочу!

– Хочешь, ну да, – усмехнулся он горячо и горько.

– Соскучился по плетке?

– Твой единственный довод.

Приблизившись, Шу провела рукой по тяжело вздымающейся груди. Тигренок молчал, только буравил её взглядом. Быстрые, сильные толчки сердца под ладонью отдавались волнами желания: прижаться, дотянуться до рта…

Шис! Почему нет?

Она стерла кровь с треснувшей губы – обветренной, сладкой. В животе задрожало, голодно и жадно: возьми немедленно! Чего ждешь? Он твой, весь!

«Мой?» – она вгляделась в любимые глаза, провела по щеке.

– Как твое имя? – шепнула, потянулась к нему…

– Себастьяно, – процедил он и отшатнулся, насколько позволила цепь.

Лед. Острым льдом рассыпалась нечаянная надежда. Просто показалось… С чего она взяла, что его жар и страсть были настоящими? Золотой шер всего лишь хотел жить.

Шу отступила. Осторожно, чтоб осколки не разлетелись, не изрезали непрочную оболочку слез.

– Себастьяно… – повторила она холодно. – С чего ты взял, что от меня можно сбежать?

– Зачем я тебе? – сипло, чуть слышно. – Ты не наигралась?

– Нет, я не…

– Ты не отпускала меня? Конечно! Твои желания. Твое имущество, – он шептал сбивчиво и горько. – Мне было что терять? Сколько мне еще оставалось? Одна ночь?

Зима, повсюду зима. Стылый буран снаружи, черная вода отчаяния внутри – плещется маслянисто и тяжело. Душит, давит… не вздохнуть, не пошевелиться. Вынырнуть бы из самой себя, вспомнить, как это: дышать?

– Ты… – замерзшие губы не желали слушаться. – Ты… из страха?

– Нет. Я не боюсь.

– Почему, Себастьяно?..

– Ты. Хотела.

Его губы искривились улыбкой, словно они одни жили на лице – снежной маске, из прорезей которой глядело бездонное синее небо. И там, в этом небе, снова рождался ураган. Он звал, манил – лети со мной! Легко, свободно, лети! Снеси все, что держит, забудь о цепях и обещаниях! Вдохни меня – ненависть! Выпей меня – ярость! Будь мной – вольным ветром, свободным от надежд и иллюзий. Только правда, нагая и мертвая правда.

– Знаешь, что делают с беглыми рабами?

Шу взлетала мыльным пузырьком, красивым и бессмысленным, и слушала далекие голоса: мальчик и девочка спорят, чей мячик. Смешно! Ведь это не мячик, это она, Шуалейда… а может, он – Себастьяно…

– Нет. – Взлетел еще один шарик. – Покончи с этим. Скорее.

Еще шарик, и еще…

– Просишь легкой смерти?

– Нет. Не прошу. Все равно.

– Если все равно, зачем ты сбежал?

– Отдать долг.

– Долг, как глупо.

Все застыло: демоны скалились, простирая крылья в снежных узорах, вьюга замерла на последней, самой высокой ноте, готовая обрушиться и завершить погребальную песнь серебряным гонгом. Юноша – совсем близко, но не дотянуться через Бездну – казался статуей изо льда, прекрасной и хрупкой.

Гонг – зазвенели упавшие с его рук оковы.

– Уходи.

Себастьяно пошатнулся. Замер. Медленно поднял руки, осмотрел ободранные запястья. Перевел непонимающий взгляд на нее.

– Уходить?

– Да. Ты свободен. – Внутри было легко и пусто. – Иди.

– Но…

– Энрике проводит тебя до Метрополии. – Быстрым жестом подняв с пола целые рубаху и куртку, Шу кинула их в руки Стрижу, следом отправила черную гитару: он поймал, прижал инструмент к себе. – Поступишь в Магадемию или наймешься на службу к императору, тогда Бастерхази не посмеет…

– Не надо, Лея, – он перебил на полуслове. – Я никуда не пойду.

– Ты не можешь остаться в Суарде. Роне не даст тебе…