Лудене в 1626 году, по этим показателям можно назвать монастырем среднестатистическим. Большинство сестер (всего их жило в обители семнадцать душ) были молодые женщины из благородных семейств. На путь служения Господу они ступили не потому, что сподобились озарения или пылали желанием достичь христианского совершенства, а по причине весьма прозаической – семьи просто не могли дать за ними приданого, сопоставимого со знатным происхождением и удовлетворяющего соискателей столь же родовитых. Впрочем, сестры вели себя прилично, шлейф скандальной славы за ними не тянулся. Молодые аристократки следовали монастырскому уставу – правда, без энтузиазма и даже порой через силу.

Жизнь в обители была тяжела. В Луден, где каждый второй житель был протестантом, а каждый первый – скрягой, урсулинки приехали почти без гроша. Скудных средств хватило на аренду мрачного старого дома, о котором говаривали, будто в нем обитают привидения, – поэтому-то желающих там поселиться не находилось, даже несмотря на дешевизну. Мебели у сестер не было – некоторое время они, бедняжки, спали на полу. Ученики – источник столь необходимого дохода – что-то не спешили в обитель, и урсулинки голубых кровей – все эти де Сазилье, д’Эскобло, де Барбезье и де ла Мотте, все эти де Бельсиэль и де Дампьерре были вынуждены выполнять самую черную работу и обходиться без мяса не только по пятницам, но и по понедельникам, вторникам, средам и четвергам. К счастью, через несколько месяцев на помощь им явился снобизм. Буржуазный Луден сообразил, что за очень скромную плату сможет учить своих дочерей изысканному французскому и манерам, которые не посрамят и особ, приближенных ко двору; что наставницами будут: дальняя родственница кардинала Ришелье, близкая – кардинала де Сюрди, младшая дочь маркиза и племянница епископа Пуатевинского. И, едва эта мысль осенила луденцев, от учениц в обители отбою не стало.

Наконец-то у сестер-урсулинок завелись денежки. Были наняты слуги для черной работы, в трапезной появились говядина и баранина, а тюфяки с полу переместились на деревянные кровати.

В 1627 году настоятельницу перевели в другую обитель ордена урсулинок. Ее место заняла сестра Жанна де Анж, в миру – Жанна де Бельсиэль. Дочь Луи де Бельсиэля, барона де Козэ, и Шарлотты Гумэр д’Эшиллье, родовитостью не уступавшей своему супругу, Жанна родилась в 1602 году; в описываемый нами период ей было около двадцати пяти лет. Недурная лицом, она имела крайне малый рост и тяжелое искривление позвоночника – возможно, следствие костного туберкулеза. Едва ли Жанна получила лучшее образование, нежели остальные знатные девицы того исторического периода, зато она отличалась острым умом, который, вкупе с темпераментом и характером, делал ее несносной для окружающих и немало вредил ей самой. С ранних лет Жанна сознавала, что непривлекательна, что способна вызывать в людях лишь гадливую жалость. Понимание обделенности судьбой заставило девочку закрыться для всех; нет, она не позволит себе никого любить – ведь ответная любовь для нее все равно заказана. С ненавистью к окружающим, отверженная, она жила в некоем панцире и высовывалась наружу лишь для того, чтобы атаковать врагов. Врагами для Жанны априори были все люди, без исключения; отравленным оружием – сарказм и странные приступы глумливого смеха. «Я заметил, – писал о ней Сюрен, – что аббатиса обладает специфическим чувством юмора, которое, видно, не подвластно в ней контролю и провоцирует ее смеяться и отпускать шуточки; полагаю, культивирует сие пристрастие демон Балаам. Ему ненавистна серьезность, с какой следует относиться ко всему божественному, поэтому Балаам рождает в аббатисе злорадную веселость, уничтожающую угрызения совести, необходимые для слияния с Господом. Оказалось, одного-единственного часа подобной злорадной веселости довольно, чтобы разрушить все созданное мной за многие дни, но мне удалось вселить в аббатису сильное желание избавиться от врага». Бывает смех, идеально сочетающийся «со всем божественным», – это смех над собою, вызванный самоуничижением или самокритичностью, это снисходительный смех; это смех, каким отчаявшийся или негодующий реагирует на извращенную абсурдность, царящую в мире. Не таков был смех сестры Жанны. Издевательский или циничный, он всегда относился к другим, и никогда – к ней самой. Издевки можно счесть симптомами непреодолимого желания увечной женщины поквитаться с судьбой, указав окружающим их место (всегда – внизу, вне зависимости от качеств осмеиваемого). Цинизм, хоть и вызывается тем же стремлением к компенсаторному доминированию, имеет не столь личную природу. Он – просто глумление надо всем, вышучивание всего, что по общепринятым стандартам является священным, возвышенным и великим.

От персонажей, подобных Жанне де Бельсиэль, нет житья ни им самим, ни окружающим. Замучившись со своей гадкой дочерью, родители отправили Жанну к престарелой тетушке, настоятельнице соседнего монастыря. Через два-три года Жанна с позором вернулась домой – монахини потерпели полное фиаско в ее исправлении. Еще через несколько лет родительский дом опостылел Жанне настолько, что даже монастырь стал казаться избавлением. Жанна перебралась в обитель урсулинок в Пуатье, прошла период послушничества и дала священные обеты. Как нетрудно догадаться, доброй монахини из Жанны не получилось. Но семья ее была богата и влиятельна, и настоятельница считала необходимым терпеть Жанну. И вдруг, едва ли не в одночасье, с Жанной произошла разительная перемена. Едва прибыв в Луден, сестра Жанна стала на удивление благочестивой и прилежной. Девушка, которая совсем недавно, в пуатевинской обители, дерзила и не проявляла ни малейшего радения ни в трудах, ни в молитвах, теперь сделалась образчиком смирения, трудолюбия и набожности. Глубоко впечатленная таким преображением, мать-настоятельница рекомендовала сестру Жанну на свой пост, едва таковой освободится.

Пятнадцать лет спустя Жанна выдала собственную версию касательно этого случая. «Я весьма заботилась о том, чтобы стать незаменимой для тех, кому подчинялась. По причине малочисленности сестер, матери-настоятельнице пришлось возложить на меня целый ряд обязанностей. Не то чтобы она вовсе не могла без меня обходиться – к ее услугам были сестры куда более умелые и благонравные, чем я; просто я добровольно оказывала ей тысячи мелких услуг и сделалась совершенно для нее необходимой. Я отлично умела угодить матери-настоятельнице, чуяла изменения в ее настроении, подлаживалась под них и так в этом преуспела, что мать-настоятельница неизменно выражала недовольство всем, что было сделано не мною. Она даже уверилась в моей покорности и добродетельности. Сердце мое преисполнилось гордыни, коя побуждала меня и дальше выслуживаться. Я беспрестанно притворялась и лицемерила, все улучшая мнение матери-настоятельницы о моих достоинствах; за эти мнимые достоинства я пользовалась многими привилегиями. Мать-настоятельница, сама будучи добродетельной и уверенная в моем искреннем желании достичь христианского совершенства, приглашала меня на беседы с достойнейшими из монахов. Я подчинялась – отчасти чтобы угодить настоятельнице, отчасти – чтобы скоротать