формального образования в области изящных искусств, он стал непревзойденным рисовальщиком. И хотя я не владею ни углем, ни тушью, мне нравится считать, что я унаследовал его меткий глаз. Смею надеяться, что мое художественное собрание, о котором скажу позже, подтверждает это. Но между нами существует и другое, более буквальное сходство. Среди множества эскизов Уильяма есть несколько автопортретов. Один из них находится сейчас передо мной. Смотреть на него — все равно что смотреть в зеркало.

КЛАРЕНС

Несмотря на успехи Уильяма, а может быть, вследствие их его по-настоящему так и не приняли в Нью-Йорке. Поэтому он женился на родственнице одного из своих компаньонов в Филадельфии. Луиза Фостер стала ему любящей супругой. Кроме того, она была практичной женщиной с большим вкусом и уделяла внимание каждой детали дома, который они построили на Западной 23-й улице. Первых двух детей они потеряли в течение нескольких месяцев из-за редкого респираторного заболевания. Вот почему их третий, Кларенс, родившийся в 1816 году, вел довольно замкнутую жизнь. В детстве он почти не выходил из дома, где его оберегали от внезапных сквозняков, пыльцы, пыли и любой другой мыслимой угрозы его легким.

Кларенс обладал выдающимся математическим умом. Изолированное воспитание поощряло его страсть к числам. Но уединенность и ученость сделали его своего рода затворником. И хоть сам я этого не помню, мне известно, что у него было сильное заикание, что, разумеется, еще больше затрудняло его общение с людьми. Ему были присущи все качества, отличающие интеллектуального гения. Он был рассеян, замкнут и сосредоточен на своей работе в ущерб элементарным повседневным делам, в которых обнаруживал трогательную неприспособленность.

Во многом вопреки желаниям жены Уильям отправил сына в Йельский колледж. Замкнутый мир академических кругов подходил Кларенсу, впервые оказавшемуся среди своих интеллектуальных сверстников. Он был отличником по геометрии, алгебре и дифференциальному исчислению. При всей своей застенчивости и почти полном отсутствии друзей он тем не менее сумел завладеть вниманием преподавателей и стать кем-то вроде местной легенды.

Его математический трактат. Звание. Итоги.

Ближе к выпуску его убедили остаться и продолжить учебу, чтобы он мог стать профессором математики — это звание незадолго до того включили в проспект Йеля. И Кларенс этого почти достиг. Но дома в Нью-Йорке сгущались тучи.

Цены на хлопок упали, тогда как цены на пшеницу, которая обеспечивала рабочую силу, выросли из-за неурожая. Поскольку хлопок использовался в качестве залогового обеспечения по большинству займов, последовала волна дефолтов, что в сочетании с повышением процентных ставок привело к Панике 1837 года. Уильям приложил все свои силы и сноровку, чтобы перераспределить вклады. Только благодаря бесподобной смекалке он сумел обезопасить свое наследие и передать его почти в целости Кларенсу. Но боюсь, что за это пришлось заплатить свою цену. Весьма вероятно, что кризис стал одной из причин сердечного приступа, оборвавшего жизнь Уильяма под конец следующего года.

Рецессия, последовавшая за паникой, не оставила времени для скорби. Кларенс обладал невероятными способностями к числам. У него были связи отца. Уважаемое имя. И капитал. Однако кое-чего ему не хватало — умения вращаться в обществе. Никакое предприятие не добьется полного успеха без подлинного понимания человеческих поступков. Но для Кларенса финансы были чистой математической абстракцией. Вот почему под его руководством семья вступила в период, отмеченный в большей мере стабильностью, нежели прогрессом.

Его уникальный, благоразумный подход. Эра свободного банковского дела. Возможности при валютных колебаниях и т. п. 2–3 примера.

Несмотря на свой сдержанный нрав, Кларенс рано женился. Это можно счесть самым счастливым событием его жизни. Томазина Холбрук, моя бабушка, любила его как раз за все те качества, которые удерживали его в стороне от остального мира. Томми, как звали ее близкие, всегда опекала его и лишь нежно посмеивалась насчет его эксцентричности, умилявшей ее.

Еще о Томми.

ЭДВАРД

После Гражданской войны для семейного бизнеса настали самые трудные времена. Кларенс увидел необходимость в решительном повороте. Он отказался от семейных хлопковых, табачных и сахарных предприятий — не потому, что упали цены, а плантации были разорены войной или конфискованы федеральным правительством, а потому, что это был правильный поступок. В этом он следовал завету своего отца, гласившему, что личная выгода должна быть неотделима от блага страны. А после он сошел со сцены и передал этот факел своему сыну, моему отцу.

Эдвард оказался полной противоположностью своему родителю почти во всех отношениях. Если Кларенс был сдержан, то Эдвард — общителен. Если один не делал ни единого шага, не продумав все до мелочей, то другой действовал по наитию, обладая поразительной интуицией. Старший был невысок, и его мягкие черты, казалось, отражали тихий нрав, тогда как младший отличался рослым, мускулистым сложением, соответствовавшим его твердому характеру.

Ни няньки, ни воспитатели не могли обуздать Эдварда, и почти все сходились во мнении, что он был неслухом. Он носился вверх и вниз по лестницам дома на Западной 23-й улице, затевал игры в каждой комнате, рисовал на стенах диковинные картины и разбирал мебель для строительства фортов. Прирожденный лидер, он заставлял других детей и даже взрослых играть по его правилам. Все это показывает, что уже с нежного возраста он был способен подчинять мир своей воле.

Томми, женщина прозорливая, поняла, что проблема заключалась не в поведении ее сына. Просто окружавший его мир был слишком мал для него. Поэтому она построила ему летний дом в округе Датчесс[17]. В «Ла Фьезолане», великолепной флорентийской вилле на самом берегу реки Гудзон, Эдвард был в своей стихии. Там он мог дать волю своему буйному темпераменту и не сдерживать своей неукротимой энергии. Он занимался всеми мыслимыми видами спорта и в каждом достигал успехов. Сызмальства он был прирожденным наездником, а в ранней юности открыл для себя охоту, которая в конечном счете стала его главной страстью. Я до сих пор храню его трофеи со всей страны. Вскоре «Ла Фьезолана» стала не просто летней виллой. До самого конца она была отцу настоящим домом.

По настоянию Кларенса ему пришлось поступить в Йель. Атлетичный, импозантный и по-мужски обаятельный, отец мой вскоре стал пользоваться всеобщим вниманием в каждой игре и мероприятии. Он был из тех редких мужчин, которые, сами того не желая, нарушают все правила приличий и этикета, при этом всем давая почувствовать себя свободнее. Но что касается учебы, хоть он и показывал приличные результаты, почти не прилагая усилий, ему не терпелось вырваться в реальный мир и как-то проявить себя. И говоря по правде, моему отцу не требовалось формального образования. Всеми своими талантами он