мы делились подробностями своего прошлого и надеждами на будущее. Но вовсе не как люди, которые знакомятся. Скорее, как старые друзья, воссоединившиеся после долгой разлуки. Чувство близости возникло тут же, как и моя уверенность, что я наконец-то нашел себе нежную спутницу.

Поскольку ее родители всегда были поглощены тяготами болезни и войны, Милдред по большей части сама занималась своим образованием. Ее влекли искусства, а врожденный вкус оказался ей лучшим наставником и учителем. Официальный статус того или иного произведения ничего не значил для нее. Мнение критиков ее нисколько не интересовало, и она ни во что не ставила академические догмы.

Больше, чем живопись, она любила литературу. Она была неутомимой читательницей, следовавшей скорее своим наклонностям, нежели правилам, диктуемым блюстителями вкуса, то есть шла своим путем. Еще.

Из всех искусств, однако, главное место в ее сердце занимала музыка. Больше всего она жалела о том, что толком не научилась играть на фортепиано или скрипке. Постоянные переезды в детстве не оставляли возможности для регулярных занятий, к тому же ей нечасто доводилось находиться в обстановке, благоприятствующей занятиям музыкой. При желании можно было бы преодолеть эти препятствия, но родители не слишком поощряли музыкальные наклонности дочери.

Именно музыка в нашем доме давала почувствовать любящее присутствие Милдред. Без ее прекрасных пластинок, игравших на патефоне в любое время, без камерных концертов, которые мы периодически давали для друзей, наш дом был бы холоден, как музей. Тепло, излучаемое ею, было самым чудесным качеством и величайшим вкладом, привнесенным ею в мою жизнь. Она умела видеть прекрасное, и до тех пор, пока хватало сил в ее хрупком теле, она выполняла свою миссию, помогая увидеть его другим.

Столь краткое пребывание Милдред среди нас оставило неизгладимые следы. Всех трогала ее доброта и щедрость. Примеры. И я знаю, что ее щедрая рука будет еще долго одаривать грядущие поколения, когда меня давно уже не будет.

ДОМ

За несколько лет до нашей свадьбы я приобрел усадьбу на Восточной 87-й улице, вблизи Пятой авеню. И пусть она всегда стояла пустой, у меня с самого начала были планы на нее. Со временем я приобрел ряд соседних зданий. Я намеревался завладеть оставшейся западной частью моего квартала, а также эквивалентным северным участком за углом, на Пятой авеню. Это позволило бы мне построить дом, выходящий на Центральный парк.

И так получилось, что вскоре после нашей свадьбы я стал владельцем последнего кусочка этой головоломки. Наконец-то наше владение стало единым. Всякий, кто хоть что-то смыслит в нью-йоркской недвижимости, поймет, что осуществление этого относительно скромного проекта стало одним из величайших триумфов моей карьеры!

Джордж Калверт Лэйтон со своей фирмой разработал архитектурные планы, ряд домов быстро снесли, и мы немедля приступили к работе. На этой стадии проекта мы с Милдред переехали в «Ла Фьезолану». Она была в восторге. Прожив столько времени в Тоскане, она поистине оценила, как безупречно Томми, моя бабушка, воспроизвела все лучшее из Италии в округе Датчесс.

Как только Милдред освоилась, привнеся своими легкими касаниями жизнь и тепло в каждую комнату, я вернулся к работе на Манхэттене. То были занятые дни, ведь я помогал вывести экономику из рецессии, душившей страну после Великой войны, как я это описал в главе III. С понедельника по пятницу после работы я наведывался на строительную площадку. А по выходным я непременно направлялся в «Ла Фьезолану» с кучей подарков в возмещение за мое отсутствие. Совсем как мой отец.

Два года спустя дом был построен. Милдред так ликовала, когда мы вселились, как никто на моей памяти. Мельчайшие домашние хлопоты доставляли ей удовольствие, и простейшие радости жизни умиляли ее. Одно то, что верхом роскоши для нее была чашка горячего какао под конец дня, красноречиво говорит о ее скромной и непритязательной натуре.

Повседневные случаи.

Жестокой судьбе было угодно, чтобы болезнь Милдред нанесла удар вскоре после того, как она обжила наш новый дом. Первым симптомом последовавшей затяжной агонии стала непроходящая усталость. Врачи прописали ей постельный режим и укрепляющую диету, но ни отдых, ни пища не могли вернуть ей силы. Ранним проявлением ее слабости стала неспособность выполнять наши светские обязанности. Однако она свободно перемещалась по дому. Но довольно скоро она уже не могла посещать музыкальные мероприятия, столь дорогие ее сердцу.

Поскольку ей пришлось отказаться от концертных залов, она стала приводить музыку к нам домой, устраивая скромные творческие вечера в библиотеке. То были незатейливые неформальные выступления. Солисты и камерные ансамбли играли в зале на втором этаже с превосходной акустикой. Часто на этих послеобеденных концертах бывали наши друзья. Я так и вижу вдумчивую улыбку Милдред, ее восторженный взгляд и как она плавно поводит руками перед собой, словно дирижируя.

Вскоре после того, как мы начали давать наши маленькие концерты, она была вынуждена отказаться от любимых прогулок по парку. Но ее любовь к природе нашла выход. Милдред проводила прохладные утренние часы в нашей оранжерее, проявляя живой интерес к цветам. Круглый год она получала экзотические семена из разных уголков мира. Чуткая ко всему прекрасному, она находила бесконечное удовольствие в составлении букетов всевозможных размеров и форм, нередко черпая вдохновение в картинах у нас на стенах.

У нее появилось исключительно очаровательное хобби: воспроизводить в мельчайших подробностях цветочные композиции с некоторых наших полотен. Вазу на заднем плане картины Энгра, сады Фрагонара и все его букетики и бутоньерки, яркие гирлянды и букеты ван Тилена, цветочные каскады Буше… Все это буквально оживало стараниями Милдред. Видя ее увлеченность, я даже купил несколько картин де Хема, Рюйша, ван Алста и других голландских художников, специализировавшихся на цветах, только бы поддержать этот обворожительный досуг Милдред.

Еще домашние сцены. Ее легкие штрихи. Забавные случаи.

Из-за постоянной слабости она либо оставалась в пределах своих комнат, либо проводила время в удобном кресле в центральной галерее, где ей нравилось бывать. Так она просиживала с книгой и чашкой горячего какао дни напролет, окруженная музыкой, искусством и цветами. Она была увлеченной читательницей, ее привлекали все жанры: от итальянской поэзии до великих французских классиков, и все это она читала в оригинале. Когда же ее здоровье ухудшилось, у нее появился вкус к детективным романам. Несмотря на свое всегдашнее пренебрежение к мнению критиков, первое время она, точно шаловливое дитя, скрывала от меня свое новое пристрастие. Затем призналась, что читает детективы просто ради отдыха, словно предается чуть стыдной забаве. Она говорила, что это ненастоящая литература. Возможно, она была права. Но, сказать по правде, когда