— Моя, нежная, вредная, упрямая…

Брюки расстегнуты, его ладонь раздвигает мои пытающиеся сжаться ноги и накрывает… огнем. Я оттягиваю его за сорочку, толкаю, но он уже трогает влажную от желания мягкость, ласкает пальцами. Быстро, убивающе неотвратимо приближая меня к взлету.

— Не скажу, — выстанываю я, невольно признавая существование тайны.

И он мстит. Его рука внизу замирает, зато губы жалят. Меня целуют до головокружения, когда воздуха не хватает, мы задыхаемся оба до плавающих кругов под глазами.

— Я родился таким, — шепчет Райден. — И мой отец был с неполным контуром.

— Что?! — переспрашиваю я. Перед глазами плывут круги, мысли плавятся. Мне кажется, я слышу собственные фантазии, это же не может быть правдой.

— Среди детей Стражей-нобилей есть такие как…мы.

Он опять начинает ласкать пальцами. И меня простреливает быстрыми, предвкушающими молниями грядущего большого удовольствия. Еще немного… Пожалуйста… Такие как мы?

— Как мы… — шепчу я.

— Как ты и я, — шепчет Камачо. — Но только я смог провести инициацию. Только я замкнул твой контур. Собой.

Он дергает вниз свои брюки, ругается, путаясь в штанинах. И длинным, бесконечно сладким движением замыкает меня собой. На себе. Вместе с собой. Мы горим, плавимся в единых рваных движениях. Одном, втором. Я хватаю его за волосы и чувствую мужские пальцы, сжимающие в ответ мои пряди. Открываю глаза и встречаю прямой, жадный, почти безумный взгляд. И этого хватает, чтобы полететь. В громких стонах. Опережая один другого. Цепляясь и удерживая. Он никак не может остановиться, изливаясь и подтаскивая меня к себе. Мы сияем. Сияем. Сияем.

— Скажу. Я все скажу, — шепчу я. По лицу текут капли пота. Или это слезы, мне сейчас точно не разобрать.

Не знаю сколько прошло времени. Скорее всего Райден реагирует на мою начавшую дрожать ногу. Не помню, когда приподняла ее в воздухе. Но по инерции продолжаю держать, словно я приготовилась танцевать и замерла на первом же па. Камачо легко поддерживает меня, сажает на угол стола и стоит рядом, не отнимая широких ладоней с моих обнаженных бедер, упираясь лбом о лоб. Сквозь завесу смешанных прядей, белых и рыжих, я любуюсь сиянием его глаз. И мне хочется кричать от внезапного страха его потерять.

— А я уже все сказал… Ничего спрятанного не осталось, — его голос сходит до низких, почти сорванных нот. — Вообще ничего.

Мне нравится как висит на нем сорочка, она давно слетела с плеч и держится только на руках. Он фактически обнажен, и я с удовольствием касаюсь пальцем плоского загорелого живота. Нащупываю ребра, которые не может скрыть мускулатура. Маленькую тугую впадину пупка. Он смешно дышит и жмурится от касаний пальцев.

— Среди нобилей много с неполным контуром? — я спрашиваю тихо. Мы оба шепчемся, словно сказанное громко перестанет быть личным, разлетится по всему медкорпусу.

— Мама говорит, что с каждым годом все больше, но вслух обсуждать не принято. Считай, это маленькие, грязные семейные тайны. Я больше полугода на эликсире. А что у тебя?

— Сложно произнести, — бурчу я, опять пряча глаза. — По-моему недавно, я почти… была близка к тому, чтобы… использовать темную энергию. Из рук фью-ю-ють черным дымом. Перепугалась ужасно, тебе сказать боялась.

Последние слова произношу скороговоркой.

— Оу, — говорит он. — Не думал, что когда-нибудь это скажу, но твоя тайна круче.

Мы опять сталкивается лбами и замираем. Наше завтра неизвестно, даже судьба и учеба под вопросом. Но сегодня мы вместе, Райден не отталкивает меня, а держит еще сильнее, мы сталкиваемся в жадном, отчаянном поцелуе, до боли в губах… и нечто темное, пугающее и тяжелое внутри меня отступает куда-то далеко.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌Через час мы все-таки засыпаем, сцепленные как слепые щенки. Уже на самом краю дремотного марева, ощущая под пальцами твердые, ровно выложенные, немного островатые ближе к шее позвонки на спине Камачо, я вспоминаю, что во сне видела общий черный контур. Один на двоих.

А утром меня, еще сонную и разморенную, будят истошные крики яичницы.

— Спрятались? Сами спрятались, а я пропадай? — верещала Яя, прыгая на стене в опасной близости от наших голов. Ее желтый глаз возмущенно таращился, а нежно-бежевая мантия ходила волнами.

— Что происходит? — забормотала я, приподнимаясь и тут же падая обратно, чтобы скрыть отсутствие белья. Но мелаган не обращал на такие мелочи внимания. Яя подползла совсем близко и снова завела шарманку:

— Спрячь меня-я-я!

— От кого? — это проснулся Камачо, который совершенно не стесняясь хаосита положил ладонь мне на грудь и довольно улыбнулся. — Привет, Яя. Слушай, а ты можешь на полчаса спрятаться в соседней комнате?

Я возмущенно выдохнула и… мы оба насторожились. Из моего рта шел пар. Касания телами и энергетическая подпитка при контакте дарили тепло и не дали сразу заметить очевидное — в комнате ощутимо похолодало, не по-летнему.

— Проклятие! — выдохнул Райден. — Тревога!

Он кубарем скатился с кровати и запрыгал на одной ноге, спешно одеваясь.

— А я что говорю?! — подхватила Яя. — Тревога! Быстро прячем меня!

Ничего не понимая, но чувствуя приближение беды, я тоже бросилась к одежде. Справившись буквально за минуту, мы бросились на выход. Я бежала за Райденом, прижимая к боку коробку, в которую посадила Яю и второй рукой пытаясь застегнуть пуговицы на кителе. Камачо что-то знал о резко наступившем холоде, хотя почему резком — вчера, когда мы шли с Дагом, уже чувствовалась необычная для летнего вечера прохлада. Толчком открыли дверь. Ох. В парке не пели птицы, обычно разрывавшие трелями рассветное время. А между деревьев плыл туман, плотный, белесо-серый, почти непроглядный.

— Помолчи! — рявкнул Райден на яичницу, продолжавшую нарушать странную тишину своими жалобами и требованиями. К моему удивлению, та мгновенно заткнулась. То ли расслышала что-то в голосе, то ли сама поняла, что сильно мешает. В сторону жилых корпусов мы двинулись цепочкой — первым шел Камачо, и на ходу удерживал искрящуюся, неизвестную мне руну. Под моими ногами похрустывал гравий, я даже старалась наступать сильнее, это был такой обыденный, простой звук, который успокаивал. В остальном вокруг царила удивительная тишина, даже листья на деревьях испуганно замерли в неподвижности полного безветрия.