– Нет. Зато много слышала про Драгун. Она тоже преподавала?

– Она? Нет, что вы! – рассмеялся Авдеев, осторожно отведя рукой в сторону нависавшую прямо над тропинкой ветку, с которой тут же упала огромная шапка снега. – Аделина Эдуардовна практик. А слышали вы про ее мать, Майю Михайловну. Кстати, скоро выходит большой сборник ее научных статей, Аделина с Мажаровым подготовили по ее записям.

– Да у них тут целая династия… – протянула Ульяна, поглубже засовывая руки в рукава пуховика. – Мать, дочь, зять…

– Разве это плохо?

– А вот я бы не пошла по родительским стопам, будь у меня возможность, – сказав это, Ульяна почувствовала, что фраза прозвучала резковато, и смутилась: – Я имею в виду… наверное, тяжело соответствовать, когда родители чего-то добились на этом поприще… приходится быть не хуже, сравнивают ведь…

– Сравнивают? – удивленно переспросил Авдеев, даже приостановившись на мгновение. – Никогда не слышал. А, кстати, Мажаров учился у Майи Михайловны и в то время даже не подозревал, что когда-то женится на ее дочери, представляете?

Ульяна как-то нервно дернула плечом – чужие семейные саги ее не интересовали, она даже в книгах такое не любила.

– Послушайте, Ульяна Борисовна… а вот вы кем бы стали, если бы в медицину не пошли? – вдруг спросил Авдеев.

– Я?.. – растерялась она. – Не знаю… наверное, тренером…

– По фехтованию?

– Ну, не по лыжам же… я с детства в зале, иногда казалось, что рапира – продолжение руки.

– А как вы такой вид спорта выбрали? Он ведь не самый популярный, насколько я понимаю.

– Я не выбирала. Папа привел.

– Он спортсмен?

– Нет. Он просто очень хотел сына. И если бы я могла выбирать, то точно рапиру бы не выбрала. Знаете, почему именно рапира? – остановившись и сбросив капюшон, спросила она, глядя в лицо Авдееву. – Потому что у рапиристов самая маленькая площадь тела, уколы в которую идут в зачет в поединке.

– Да? А какая разница?

– А такая, что у шпажистов считают уколы практически во все области – руки, ноги, грудь – все, кроме затылка. А у нас – только до пояса, руки не в зачет даже.

– Все равно не понял связи, – признался Авдеев, и Ульяна слегка снисходительно пояснила:

– Да попасть труднее, вот и все. Укол труднее нанести, вариантов минимум.

– А-а! И ваш папа, значит, легких путей для вас не хотел?

– Не хотел. Говорил, что только то, что достигнуто трудом, может являться поводом для гордости. Когда что-то преодолеваешь и с чем-то борешься.

– Мне кажется, для девочки это как-то… жестковато…

– Как есть… – Ульяна снова пожала плечами и пошла вперед. – Я иногда жалею. Мне кажется, многие мои проблемы как раз потому, что я даже вид спорта сама не выбрала.

– До тех пор, пока вы будете постоянно говорить себе «а вот если бы тогда я поступила иначе» или «а вот если бы я пошла не туда, а вон туда», вы так и будете жить в клетке из своих воспоминаний и никогда свободы не увидите, Ульяна Борисовна. Чтобы отпереть дверь этой клетки, достаточно просто принять свое прошлое и прекратить попытки изменить то, что никогда изменить не сможете.

– И откуда у вас, Игорь Александрович, такие познания в психологии? – спросила Ульяна почти враждебно – Авдеев, сам того не понимая, ткнул в ее слабое место, это было больно.

Но он, казалось, не заметил этой враждебности, повернул на аллею, ведущую к парковке.

– Это жизненный опыт. И, кстати, сеансы у Иващенко. Я ведь за вами наблюдаю, Ульяна Борисовна, и вижу в вас себя в недалеком прошлом. Я точно так же отрицательно относился к этим визитам, мне казалось, что психолог непременно потом докладывает Драгун о содержании наших бесед.

– А это не так?

– Это совершенно не так, – Авдеев наклонился, зачерпнул горсть снега и, слепив комок, зашвырнул его куда-то в глубину аллеи. – Вы можете мне верить. Я пришел в эту клинику, имея очень серьезные проблемы в голове, и едва не причинил вред клиенту. Если бы не Иващенко – меня могли вообще лишить и лицензии, и диплома. Принять и проработать проблему сложно, а в одиночку сделать это невозможно, я это знаю, как никто другой. И Иван – самый лучший кандидат на роль помощника.

– Зачем вы мне все это говорите?

– Наверное, я говорю это потому, что вы мне не безразличны… – Авдеев чуть отвернулся, пряча смущение, а Ульяна вдруг испытала желание убежать – как всегда, едва слышала от мужчины что-то подобное.

«Да кому ты нужна-то? Посмотри на себя, вечно как пацан, никакой привлекательности!» – зазвучал в голове знакомый голос, и Ульяна, съежившись, пробормотала:

– Извините… мне пора, Игорь Александрович, я уже опаздываю… – и она опрометью кинулась в сторону парковки.

В машине она прижала холодные ладони к пылающим щекам и, бросив в зеркало беглый взгляд, с удивлением заметила, что глаза как-то по-новому заблестели.

Думать об этом было приятно, как неожиданно приятно оказалось идти по аллее рядом с Авдеевым… с Игорем…

Произнеся его имя про себя, Ульяна покраснела еще сильнее, чувствуя себя школьницей, впервые получившей записку от понравившегося мальчика. Но нужно было срочно выезжать с парковки, пока сюда не пришел Авдеев. Было бы совсем неловко оказаться здесь, когда только что заявила, что опаздываешь.

Всю обратную дорогу она вспоминала их разговор.

«Интересно, что за проблема была у него? Вообще странно даже – такой видный, симпатичный, уверенный в себе, хирург к тому же… Хотя… я же сама тоже хирург, а проблем у меня ворох, так почему бы и Авдееву что-то не иметь? Наверное, с женой развелся, ну, не мог ведь такой мужчина не быть женат хотя бы раз», – думала Ульяна, ведя машину по заснеженной дороге в направлении города.

Уже темнело – здесь вообще зимой темнеет рано, и в шесть часов уже совсем ночь, дороги видно не будет.

Домой не хотелось – пустые стены, давящая тишина. Это было какое-то новое чувство, прежде Ульяна всегда с удовольствием возвращалась в свою квартиру, пусть не такую уютную, как родительская, но зато дававшую ей ощущение свободы и отсутствия контроля с чьей бы то ни было стороны.

Да, именно так – отсутствие контроля, наличие собственного пространства, в которое никто не может грубо вторгнуться в любой момент, не позаботившись даже о том, чтобы постучать.

Сколько себя помнила, ей всегда необходимо было уединение – хоть на час, на десять минут, но чтобы никто не заговаривал с ней, не задавал вопросов, просто не появлялся рядом. И точно так же она помнила, что в родительском доме этого у нее никогда не было.

Да, своя комната у нее имелась – но она совершенно не гарантировала уединения, в любую секунду закрытая дверь могла распахнуться, и Ульяну грубо вырывали из ее мыслей, разрушали громкими голосами хрупкий мир, который она успела построить внутри себя.