– Думаю, что ничего особенного, хотя… нет, этого не может быть, – произнесла я вслух и тут же прикусила язык – в буквальном смысле.

– Погоди… – тут же вцепилась в последнюю фразу Ариша. – Не может быть чего?

– Да это я так… ты ведь знаешь, что имя Марата Зиятдинова мне неприятно, – попыталась выкрутиться я. – Терпеть его не могу, вот честно.

– Ты мне так ни разу и не рассказала о причинах. Ты ведь трижды отказалась у него сниматься – должна быть причина.

– Он мне просто не нравится.

– Регинка… так не бывает. Ты актриса, ты не можешь выбирать режиссера только потому, нравится он тебе или нет. Ты же с ним даже не работала!

– И поверь – никогда не буду. Самуловой не перезванивай, просто заблокируй ее номер. Да и номер Зиятдинова тоже. Ты услышала меня?

– Ты в последние несколько месяцев совершенно невменяемая, – вздохнула Ариша. – Я думала – усталость, съемки… но сейчас ты лежишь в таком месте, где тебя вообще ничего не может нервировать. А все по-прежнему.

– У меня давление сегодня поднялось, вот и нервничаю.

– Ой! – тут же всполошилась Ариша. – Да что же ты сразу не сказала?! А тут еще я со своими дурацкими разговорами…

– Не волнуйся, со мной все в порядке, я ведь в клинике…

– Ты там побольше спи, отдыхай, ладно? Я завтра позвоню.

Положив трубку, я, вместо того, чтобы по совету Ариши «отдыхать», заметалась по палате, не обращая внимания на головокружение и подкатывающую волнами тошноту.

Неужели… господи, неужели?! Но – как?! И почему так быстро? Нужно как-то убрать Аришу из Москвы, вот просто срочно что-то придумать! Пусть лучше сюда прилетит, квартиру снимет в городе – мне так будет спокойнее.

Да, точно! Завтра утром позвоню и скажу, чтобы ехала. Только повод придумаю подходящий за ночь…

Аделина

Матвей перестал улыбаться. Я заметила это на второй день после нашего разговора.

Обычно Мажаров всегда был в хорошем настроении с самого утра, чем приводил меня в недоумение – как вообще можно с утра испытывать позитивные эмоции? Я утром хочу только одного – убивать, особенно если Матвей дежурит и не ночует дома.

Но вот уже два дня, как он хмур с утра, хмур и задумчив на работе, хмур и молчалив, когда возвращаемся домой.

Нет, я понимаю – все эти проверки – дело мерзкое и выматывающее, но ведь ему совершенно нечего опасаться. Мажаров великолепный хирург, талантливый преподаватель, он безукоризненно честный и порядочный. Все, кто его знает, без раздумий подпишутся под моими словами. И этот нелепый оговор – всего лишь попытка безалаберной студентки избежать отчисления.

Ах, как жаль, что я пообещала Матвею не вмешиваться…

– Хочу перед Новым годом успеть прооперировать Шелест, – сказал он мне вчера после обхода, зайдя, как обычно, попить кофе перед уходом домой.

– Куда торопиться?

– Она актриса, ей работать нужно.

– Восстановительный период все равно большой. Она не сможет наносить грим какое-то время, ей даже простой косметики будет нельзя. О работе можно забыть примерно на год, ты-то понимаешь?

– Понимаю. Но у нее хорошие регенеративные процессы, думаю, этот срок сократится.

– Матвей… В чем дело?

Он вскинул на меня глаза и переспросил:

– В чем дело? Какое дело?

– Ну, ты серьезно? Куда ты торопишься с Шелест? Она тебя об этом попросила?

– Нет, конечно. Просто не вижу смысла оттягивать.

Мне это не понравилось. В клинике существует стандарт, которого все придерживаются, в том числе и я, и даже Матвею я не позволю что-то менять.

– Хорошо. Завтра утром я сама ее посмотрю и приму решение.

– Ты? А почему – ты?

– Потому что главный хирург тут пока еще я. И мне кажется, что ты торопишься.

Матвей долго смотрел мне в лицо каким-то странным, потухшим взглядом, и мне стало как-то не по себе.

Я выбралась из-за стола и села на диван, взяла мужа за руку.

– Матвей… ну что случилось?

– Я сегодня был в прокуратуре.

Мое сердце пропустило удар.

– Почему я об этом ничего не знала?

– Ты была в операционной, не хотел тебя отвлекать, потому отпросился у Василькова.

– И?

– Что?

– Ты не хочешь мне рассказать, о чем был разговор?

– Нет, не хочу, прости.

– Матвей… я твоя жена, в конце концов…

Он притянул меня к себе, крепко обнял и как-то виновато произнес:

– Вот в этом и проблема, Делечка. Меня обвиняют в изнасиловании.

– Что?! – я даже вырваться из его рук не могла – настолько ошеломила эта новость. – Они там вообще оборзели, что ли?!

– Тихо, успокойся. Что они могут сделать, если есть заявление?

– Матвей! Какое заявление, от кого?!

– От потерпевшей. С данными судебно-медицинского освидетельствования.

Тут я вообще потеряла дар речи. Как, ну как такое вообще могло произойти?! Да и когда ему успеть – даже если на секунду допустить, что это правда? Когда – он все время со мной или в клинике! Господи, да что же это происходит-то?!

– Погоди… но ведь должны назначить тест ДНК.

– Назначили, – кивнул Матвей.

– Должны проверить твое алиби на это время.

– Его нет.

– Как это?!

– В этот день я был дома, с тобой. А жена, как ты понимаешь, не свидетель.

Я встала, одернула халат и пошла к столу, полистала календарь.

– Какое число?

Матвей назвал дату, я отлистала до нужной страницы.

– У нас была Владыкина в этот вечер.

– Да? – удивился Матвей. – Я не вспомнил.

– Ну, видишь? Оксанку вызовут, она расскажет, до которого часа у нас сидела. Ты вызывал ей такси со своего телефона – должны быть какие-то записи? А уехала она от нас после двенадцати – точно.

Матвей молчал, нахмурив брови.

Нет, мне определенно придется проигнорировать свое обещание и влезть в это дело. Еще не хватало, чтобы репутацию моего мужа пачкала какая-то соплюха, решившая оговором добиться… а чего, собственно?

– Матвей, думаешь, это не просто обвинение?

– Думаю, что да. Фамилию мне не назвали – ну, это понятно, но намекнули, что исключительно из уважения к тебе меня не берут под стражу.

– С ума сойти! Этого еще не хватало! Но ты ведь видел результаты освидетельствования, там же должна быть фамилия.