- Интересно, как знакомые Екатерины Бенедиктовнывосприняли этот ее поступок? - забросила Настя очередную удочку. - Ведь такойжест требовал немалого мужества, согласитесь.

Выстрел был сделан вслепую, и она ждала результата, вглубине души приготовившись к очередной неудаче.

- Вы правы, голубушка, - кивнула Шульц. - Всеиспугались. Он - страшный человек и, будучи публично оскорбленным, мог начатьрассказывать все, что знал. Но он этого не сделал, и понемногу страстиулеглись. О нем почти не упоминали, но все о нем помнили, в этом я могу васуверить. Правда, теперь прошло уже так много лет, что его откровения вряд лимогут быть для кого-то интересными и опасными. Ведь случился скандал в серединесемидесятых, тому уж лет двадцать. В то время - да, бесспорно, а теперь - врядли.

- И почему же он этого не сделал, как вы считаете?

- Из-за Кати, это же очевидно. Он любил ее.

- Екатерина Бенедиктовна отвечала ему взаимностью?

- Это и есть самое сложное. Она, видите ли, любила егомного лет. Много - это значит действительно много, десятилетия. Онипознакомились, когда Катя была замужем за беднягой Швайштейном, а случилось этовскоре после окончания войны. И с тех пор эта связь не прерывалась, хотя Катяпосле смерти первого мужа дважды вступала в брак, да и романы у нее были.Знаете, как это бывает - любишь одного, замуж выходишь за другого. Или даже задругих. Когда открылась правда, Катя отказала ему от дома, но многолетняяпривязанность так просто не проходит. Спустя несколько месяцев она егопростила.

- И об этом никто не знал? - догадалась Настя.

- Никто, кроме меня и Ванечки. Петр Васильевич узнал обэтом много позже, Катя сама ему рассказала, когда он порвал со своей юнойпрофурсеткой.

- Получается, что о ссоре знали все, а о примирении -только вы трое, - подытожила Настя. - Может быть, не имело смысла скрывать этотфакт? Вы сами говорите, все боялись, что, будучи оскорбленным, этот человекначнет рассказывать все, что ему известно. Если бы все узнали, что ЕкатеринаБенедиктовна помирилась с ним, они вздохнули бы с облегчением. Разве неразумнее было бы перестать мучить людей постоянными страхами?

- Вы не понимаете, - грустно сказала Марта Генриховна.- Здесь речь идет не только о страхе.

- А о чем же еще?

- О чести. О совести. У любого человека этого поколениякто-то из близких пострадал от репрессий. Друзья, родственники, соседи. Наши сКатей ровесники, да и более молодые люди тоже пережили ужас ночных звонков вдверь. Вы этого не знаете, вы еще очень молоды. Сначала мы терзались вопросом:за что? А когда поняли, что ни за что, поняли и другое: мы, каждый из нас илинаших близких может стать следующим. Людей, виновных в этих арестах, непрощали. Когда Катя совершенно случайно узнала, по чьей инициативе быларестован ее муж, это было для нее ужасным потрясением. И тогда она в порывегнева заявила об этом в присутствии большого числа людей. А потом поняла, чтоне может вот так просто разорвать многолетние отношения. И стала встречаться сСеменом тайком. Ей было, видите ли, стыдно перед людьми. Я могу ее понять, ведьтогда на волне обличительного порыва слишком многие ее поддержали. Негодяй,трус, подонок, доносчик и так далее. После этого она не могла бы смотреть людямв глаза, если бы все узнали, что она продолжает поддерживать с ним отношениямЭто был самый трудный период в ее жизни. Знать, что человек способствоваларесту и фактически смерти ее мужа, и не найти в себе сил перечеркнуть все тепрекрасные минуты, которые они пережили вместе. В общем, она его простила, хотяи мучилась все эти месяцы ужасно. Вы знаете, у Кати очень долго не было седины,мы все ей завидовали, а за эти месяцы она стала почти совсем белая.

Значит, его зовут Семеном. Ну что ж, лед тронулся. Еслидоктор Швайштейн действительно был арестован по доносу этого человека, то найтиего имя и адрес не так уж сложно, данные должны быть в архивном уголовном деле.И если все так, как рассказывает Марта Шульц, то неведомый пока Семен навернякаи есть тот самый человек, с кем Екатерина Венедиктовна Анисковец могла делитьсячужими секретами. Сама Марта невольно это подтвердила, сказав, что "всеиспугались". А уж когда их отношения стали от всех скрываться, тем болееможно было без опасений выкладывать ему все, ибо никаких контактов с общимизнакомыми больше быть не могло. Семен стал изгоем в кругу людей, общавшихся сЕкатериной Бенедиктовной.

В архив КГБ Настя сама не поехала. Она хорошо умелаотрешаться от эмоций и думать только о деле, но все-таки оставались вещи,делать которые она не могла просто органически. В том числе она не могла,вернее не любила, бывать в ситуации, когда ее воспринимали в роли просителя иделали ей огромное одолжение, хотя на самом деле речь идет о работе, о ееслужебных обязанностях и о служебных обязанностях тех людей, которые ей это"одолжение" делают. Ее первое посещение архива КГБ-ФСБ два года назадстало и последним. Появляться там снова у нее не было ни малейшего желания.Конечно, с точки зрения служебной дисциплины это выглядело непростительнымкапризом, права на который офицер милиции просто не имеет. Но, поскольку другихкапризов у Анастасии Каменской не было, этот маленький "пунктик"коллеги ей прощали и брали на себя все мероприятия, связанные с необходимостьюпросить и уговаривать, выпрашивать желанную визу на документе и часами ждатьпод дверью.

На следующий день Юрий Короткой положил перед Настей бумажкус именем и адресом. Семен Федорович Родченко пребывал в полном здравии ипроживал в центре Москвы, в высотном доме на площади Восстания.

- Ох, Аська, ну и гадюшник в этом архивном деле, -выдохнул Коротков, привычно усаживаясь верхом на стул в кабинете Каменской иутаскивая чашку с кофе прямо из-под носа у Насти. - Может, я чего-то в этойжизни не понимаю, но наш Семен Федорович - благороднейшая личность, вотей-крест.

- Благородный доносчик? - недоверчиво хмыкнула Настя. -Это что-то новенькое.

- Угу. По сравнению с другими. Ты думаешь, доктораШвайштейна один Родченко засадил? Ничего подобного. Там все постарались. И ИванЕлизарович Бышов в том числе. В деле доносов - штук десять, авторы - люди изокружения Екатерины Бенедиктовны, но бумажки в основном хиленькие, без яркойфактуры. А сообщение дорогого Семена Федоровича - в самый раз. И по дате оносамое последнее. Чуешь, какой сюжетец?

- Выходит, несчастный доктор кому-то сильно мешал, иэтот кто-то страсть как хотел его упечь. И имел возможность давить на людей изокружения супругов Швайштейн, вынуждая их дать на него показания. Но людиоказались то ли недостаточно злые, то ли недостаточно сообразительные, то линедостаточно пугливые и давали материал, который на крепкое дело никак нетянул. А Семен Федорович такой материальчик дал. Оно и понятно, у него злости исообразительности должно было быть побольше, коль он состоял в любовныхотношениях с Екатериной Бенедиктовной. А может быть, тут другой разворот был.Например, Семен Федорович в чем-то очень сильно зависел от того, кому мешалдоктор Швайштейн. Или боялся этого человека. Одним словом, не мог неподчиниться, хотя и не стремился навредить мужу любовницы. Просто выхода у негоне было. Знаешь, Юрик, я всегда боюсь давать моральные оценки событиям тогопериода. Одни говорят - выхода не было, заставляли, шантажировали. Другиеобличительно тычут в них пальцем и утверждают, что порядочного человека нельзязаставить или запугать. Я не знаю, кто прав, кто виноват. Но я знаю одно: когдаугрожают не тебе лично, а твоим близким, твоим детям, ты все что угодносделаешь, только бы их не тронули. Я слишком хорошо помню, как мне угрожалАрсен по телефону и как я безумно испугалась за папу и за Лешку. И за дочкуВолоди Ларцева, которую Арсен похитил и которой меня шантажировал. Я ведьсделала все, как он мне приказал. Отказалась от дела, прекратила работу,распустила группу, взяла больничный и сидела дома. Другое дело, что, даже сидядома взаперти и с прослушивающимся телефоном, я все равно сумела его обмануть,но это уже вопрос из другой оперы. А почему ты сказал, что Родченкоблагороднейший из доносчиков?