– Как ты назвал меня, урод?

Не помню точно, что я сказал, но помню, что в моем ответе присутствовали словосочетания «пошел на…» и «поцелуй меня в…».

Звук отодвигаемого стула, грохот шагов, ругань. Кулак ударяет в мою физиономию, будто замороженная рыбина, которой выстрелили из пушки. Комната перевернулась и оказалась под углом. Я прижимался щекой к полу, глядя на большие черные ботинки.

Говард закинул мою руку себе на плечи и потащил меня к выходу. Неон вывески окрасил его лицо в цвет сырого мяса – как тогда, в башне. Снег падал сквозь алое мерцание. И вся эта кровь на моих руках и под ногами.

– Почему ты не защитил мою честь? – проворчал я, чувствуя, как кровь – настоящая, не электрическая – течет по губам, капает на свитер под расстегнутой курткой.

Холод немного прочистил мне голову – достаточно, чтобы я разозлился и вырвался вперед. Мне казалось, что я иду твердой походкой, на самом деле петлял зигзагами, то замедляясь, то ускоряясь, пару раз чуть не свалился – с кем не бывает? Все, чего мне всегда хотелось после выпивки, – влезть за руль. Вернуть контроль над ситуацией.

Потом я начал представлять, что возвращаюсь из бара со своим лучшим другом.

– Прости меня, Джимми. Я поговорю с Джиной… Давай вызовем такси, не надо садиться за руль.

– Дэн. – Говард протягивал руку.

Мы стояли на парковке, которую делили между собой закусочная и продуктовый магазин. Уайтфиш-Пойнт-роуд вела к мысу, маяку и музею, а шоссе 123 – на запад, прочь от озера.

«Ты никогда не заменишь его», – подумал я и вложил в руку Холта осколок, который подобрал еще в баре и нагрел в своей ладони. Разрушать жизни проще чем-то маленьким и незаметным.

– Ты бы не простил себе, случись что-то с картиной.

На секунду – всего лишь на секунду – я увидел нож, приставленный к его горлу, ощутил брызги крови на лице подобно соленому ветру на побережье, в котором угадывается нагретая солнцем галька и что-то сухое, колючее, вроде пожелтевших листьев, перетертых с солью.

– Так ты теперь у нас неплохой парень? Говард Холт, тот, кто помог Митчеллу создать его лучшую работу. Почему ты смягчился? Чувствуешь себя сильным? Теперь, когда я сдался. ТЫ УБИЛ МОЕГО ПСА! – заорал я ему в лицо и занес кулак. – Чертов маньяк. Пошел ты! С меня хватит!

Говард не отстранился, даже на кулак не глянул. Убрал волосы за уши. Будничность этого жеста остудила мой гнев. Я опустил кулак.

– Слушай сюда, сука. – Мой голос упал до шепота. – Убей меня. Пристрели. Я хочу увидеть свои мозги на асфальте, как они дымятся и дымятся и…

– Дэн, поехали домой.

Домой?

Я отшатнулся. Нет, я должен сесть за руль и распасться в огне, как автомобиль Джеймса… Как картина, которую я сжег на заднем дворе… Как…

Говард засунул меня на переднее пассажирское сиденье, захлопнул дверцу, обошел внедорожник, открыл дверцу со стороны водителя и влез за руль. Я не сопротивлялся. Хотел быть замкнутым – в подвал, под землю, в могилу, глубже. Куда угодно, лишь бы хоть на мгновение убежать от самого себя.

Любая одержимость неизбежно ведет к трагедии. А мы привыкли винить в своих трагедиях кого угодно, кроме самих себя. Одержимость – это предлог, чтобы не оставаться наедине с собой. Нет общества более обременительного и невыносимого, чем свое собственное.

– Сходи к нему на могилу, – сказал Холт, выруливая на шоссе 123.

Я тупо таращился на него:

– Что?

– Навести его. Тебе это необходимо. И отпусти его. Хватит ненавидеть себя. Та картина была бесподобна. Уверен, она бы ему понравилась.

Он не мог знать всего… И он не знал. Не знал!

Говард включил радио на песне Led Zeppelin: «Закрой двери, выключи свет. Этой ночью они не вернутся домой…» Я скатился в безразличие. Представлял, что в багажнике в этот самый момент лежит труп. Может, это двойное убийство. Я часто представлял подобное, когда нагружался. Возможно, моя «добыча» еще жива, и я потрачу время, чтобы рассказать ей, что произойдет с ней в ближайшие часы. Должно быть, это очень захватывающе – рассказывать человеку, что его ждет. Спрашивать о планах на будущее. Понимать, что ничего этого не будет. Интересно, отец согласился бы со мной?

Сталь их доспехов блестит… В них нет пощады, они не попросят пощады…

Моя добыча… Что я наделал?

* * *

Как только Говард втащил меня за порог, я двинул его под дых и тут же оказался на полу, а его неподъемное колено – на моем горле.

– Успокойся, – отрезал он.

И потащил меня вверх по лестнице. Я продолжал пытаться стукнуть его, рыча что-то вроде:

– Я взорву твое милое личико как тюбик с краской!

Он вволок меня в комнату и швырнул на кровать. Включив светильник, стоял и смотрел на меня, учащенно дыша. Есть у него при себе оружие? Отрежет он мне голову, как только я отрублюсь? Какого черта! Мне было плевать. Постель обладала собственным гравитационным полем.

– Говард… Говард… Говард…

– Заткнись, – коротко бросил он.

– Говард… Говард… Говард…

– Или говори, или закрой рот.

– Я не знал, что такое любовь, пока не встретился с ней взглядом… Пусть это и звучит как самая дешевая мыло… мыло… мелодраматичная хрень на свете, но именно так все и было… Говард?.. Говард!

Он шумно выдохнул. Кажется, я действовал ему на нервы. Как правило, он лучше держался.

– Но иногда, – мой голос упал до слюнявого шепота, – во время ссор, когда она делала вид, что я пустое место… Иногда я хотел размозжить ей голову кувалдой. Скажи мне, разве это не самая ужасная вещь в мире?

– Тот, кто никогда не использовал кувалду, скажет тебе, что это плохо. Только опытным путем можно познать собственную мораль.

– Но как можно хотеть уничтожить то, что так сильно любишь?

– Ты хотел уничтожить не ее, а себя – что-то, что никогда не понимал и всегда боялся.

– А ты, Говард? – Я повернул голову и уставился на него сухими, воспаленными от недосыпания и алкоголя глазами. – Ты когда-нибудь влюблялся? Любил? У тебя есть подружка? Миссис Холт. Вы гуляете с псом по кличке Герберт, посещаете церковь, а потом ты хорошенько засаживаешь ей под распятием в спальне. Уверен, ты в этом хорош. Есть вообще что-то, чего ты не умеешь? Может, как раз любить? Ладно, приятель, не бери в голову. – Я ухмылялся. – Ты кого предпочитаешь: блондинок или брюнеток? Может, рыженьких? Глупых Шлюшек или Умниц Всезнаек? Дай угадаю. Конечно, Глупых