над мальчишкой. Возникшая на лице Питера улыбка, пока взрослые разговаривали, исчезла, будто унесенная ветром.

– Подслушиваешь?

– Нет, сэр!

– Нет, сэр, – грубо передразнил его высокий человек. И с наигранной нежностью положил крупные загорелые кисти мальчишке на плечи. – Что тут у нас? Кролик Питер?

Пусть Ломбардо и согнулся треснувшей зубочисткой, силы в нем было как в натянутом стальном тросе Макинака.

– Как тебя звать?

– Питер Бакли, сэр.

– Забудь это имя. Теперь ты Харли Морган. – Он снял шапку с помпоном, под которой сверкнула гладкая, словно шар для боулинга, голова, и нацепил ее на мальчишку. – Или хочешь, чтобы тебя узнали? Может, хочешь вернуться к мамочке и спрятаться у нее под юбкой?

– Нет, сэр.

– А нюни распустить?

– Нет, сэр.

Ломбардо ухмыльнулся Говарду:

– Он говорит «сэр». Как я отстал от жизни!

34

Я не помнил, что мне снилось. Отрывками всплывали разговоры из прошлого, голос Вивиан, ее нежные руки, твердо сжимающие мое запястье; она трясет меня, лежащего в луже блевотины на каменном полу, пытается привести меня в чувство. Дэн, очнись! Щупает мой пульс на шее. Ну же, Дэниел, помоги мне! А потом воспоминания превратились в мешанину тьмы и низкого тревожного гула, налетавшего со всех сторон. И появилось ощущение, будто все рушится, необратимо уезжает из-под ног в глубокую бездну.

Очнулся я внезапно, хватаясь за шею, с криком, застрявшим в горле.

В морозной тишине потрескивал дом. Холод тонкими шурупами ввинчивался в щели досок. Утро выдалось серым, будто из него выпустили всю кровь, как из туши. Темнота отступила, скрывшись в низинах, под деревьями и в норах. Мечтая, чтобы отбойный молоток, с жутким грохотом раскалывающий мои мозги, остановился, я спустился с дугообразных ступеней, сделал десять шагов, упал на колени и сунул голову в сугроб.

Хруст снега под ботинками.

Я приоткрыл левый глаз ровно настолько, чтобы увидеть Говарда, протягивающего мне аспирин. Снег налип на волосы и бороду. Забросив в рот сразу две таблетки, я разжевал их, пока рот не наполнился горечью.

– Кажется, я сейчас умру, – простонал я.

Говард усмехнулся:

– Я так не думаю.

* * *

Ближе к вечеру повалил снег. Синева сумерек сменилась темнотой, точно кто-то щелкнул выключателем. Я сидел за столом в застегнутой куртке, дыхание облачками вырывалось в ледяной воздух, растворяясь в отсвете кемпингового фонаря. Температура опустилась до десяти градусов; в доме было ненамного теплее. Пока что это был самый холодный день с тех пор, как я оказался на Верхнем полуострове. Впрочем, ночь обещала побить все рекорды. Я уже предвкушал, как заберусь в спальник и замерзну еще больше.

Говард сидел напротив и пришивал пуговицу к шерстяной рубашке. Мужчина прибегает к подобному по двум причинам. Первая: когда привык полагаться только на самого себя. Вторая: когда нет того, кто пришьет пуговицу за тебя. Например, матери. Или подружки.

И вот что: у него не получалось. У Говарда Холта что-то не получается! Он возился с пуговицей уже целую вечность. Наконец, ни разу не выразив недовольства, Говард оторвал зубами нитку и сунул иглу обратно в несессер – к булавкам, ножницам, вдевателю ниток и запасным пуговицам. «Молнию» несессера застегнул коротким резким движением. Пришить пуговицу может только человек с окрепшей психикой или полный псих.

Когда раздался стук, я едва не выронил вилку. Мы с Говардом переглянулись. И если мое тупое, испуганное лицо было полно недоумения, то его оставалось нейтральным.

– Есть тут кто-нибудь? – Кто-то вновь постучал в дубовые входные двери. – Эй, я вижу свет!

Я уставился на Говарда с отвисшей челюстью.

– Ты не можешь впустить его.

– Ты слышал, что он сказал, – возразил Говард.

В желудок словно плеснули кислоты.

– Холт, ты не можешь впустить его!

– Он видел свет.

– Он уйдет.

– Только после того, как обнаружит вход в подвал. – Говард сверлил меня взглядом. – Я не запер его. Даже не представляю, что он может найти внизу.

– Ты все спланировал! – Последнее слово я выплюнул вместе с куском непрожеванной оленины, с грохотом обрушил кулаки на стол и встал, едва не опрокинув стул.

– Зачем мне это? – спокойно поинтересовался Говард. – В любом случае все уже решено.

– Что решено?

– Мы пригласим его войти.

Я ощутил, как в горле сжимается холодный ком, который я не могу проглотить.

– Он увидит картины.

Холт вроде бы улыбнулся, но с таким же успехом его улыбка могла быть игрой тени и света.

– Ты предпочтешь дать ему замерзнуть, нежели позволить узнать тебя? – Это его развеселило, теперь он в самом деле улыбался. – Дэниел, твой талант превосходит лишь твой эгоизм.

– Уж лучше ему замерзнуть, чем оказаться здесь, с тобой.

– Если он продержится ночь в лесу, то вернется.

– На кой черт ему возвращаться?

– Может, потому что он не должен быть здесь. Может, также потому, что мы не должны знать, что он был здесь. А может, потому что он не первый, кто выходит к особняку.

– Что это значит?

Говард встал из-за стола.

– Ты куда? Холт!

Но он уже скрылся в темном проеме, и его шаги быстро отдалялись.

Кулаки разжались, руки дрожали.

О господи. Вот черт.

Я поспешил за Говардом.

* * *

Снег шел в полной тишине. На пороге стоял мужчина в парке с меховым капюшоном. Без фонаря, с рюкзаком за плечами. На бороде вокруг рта намерзли сосульки, во взъерошенной гриве блестят снежинки, а с раскрасневшегося лица смотрят яркие синие глаза. На вид от сорока до сорока пяти.

– Привет! – сказал Говард, пропуская его в дом.

За бородачом на полу оставались бруски снега.

Десятью минутами позже мужчина, представившийся Биллом Берком, грелся у камина, прихлебывая чай из термокружки. Парку он снял, оставшись в фиолетовой флисовой кофте и утепленных оранжевых брюках с черными вставками, шорох которых, пока он устраивался на паркете, смешивался с треском пламени.

– Я уж хотел двигать в Хорслейк на ночевку. Спасибо, что впустили. Между прочим, я видел волков. – Он поскреб щеку и кивнул на картины: – Чья это работа? Выглядит здорово.

Кажется, я застонал.

Оба полотна стояли под северной стеной. Пульсация огня погружала в темноту одни детали, а другие, напротив, поднимала на передний план, будто обломки кораблекрушения – из студеной воды. Глаза Говарда пристально следили за мной.

– Картины были в доме, когда мы пришли, – сказал Холт.

Берк окинул гостиную долгим взглядом, задержавшимся на крюке под лепным потолком и на вензеле «ДХ».

– Кому все это принадлежит?

– Понятия не имею. Билл, ты откуда?

– Из Алегзандрии, Вирджиния. В Верхний Мичиган приехал за рыбалкой и водопадами.

Говард принес ему тушеную оленину с