Кстати говоря, люди, носившие описанную выше одежду, снимали ее чаще, чем долгое время было принято считать. Об этом свидетельствуют как найденные многочисленные ушаты, чаны и лохани для мытья, так и наш старый знакомый Ибрагим ибн Якуб:

«Они (северо-западные славяне — В. А.) складывают печь из камней в углу (хижины) и оставляют наверху, напротив нее, отверстие для выхода дыма. Как только становится тепло, они закрывают это отверстие и затворяют дверь хижины. Внутри находятся резервуары с водой; и вот они льют эту воду на раскаленную печь, чтобы поднимались пары. Каждый из них держит в руке пучок сушеных трав или прутьев, которым он обмахивается, как веером»…

Естественно, маститый андалусский путешественник-купец описывает нам типичную славянскую баню-парилку, ошибаясь только в одном. Парящиеся в ней балтийские славяне отнюдь не «обмахивались, как веером», а обрабатывая распаренную кожу, хлестали себя пучками трав или банными вениками.

Как тут не вспомнить сообщение нашей «Повести Временных Лет» о том, как святой апостол Андрей Первозванный пришел «в словены» (то есть — к славянам) и поразился их обычаю мыться в жарко натопленных банях, хлеща себя при этом прутьями почти до бесчувствия. С удивлением апостол рассказывал потом в Риме, как эти люди, никем не мучимые, сами себя мучат.

Во всяком случае, оба рассказчика свидетельствуют о ярко выраженном стремлении славян держать свое тело в чистоте. Раз уж мы заговорили на эту тему… Уборных в землях северозападных славян в описываемое время было не больше, чем за их пределами. То есть, попросту говоря — их вообще не было. Как писал Саксон Грамматик о славянском граде Коренице (именуемом датским хронистом «Карентией») на острове Руга: «Кроме всего прочего, из-за нечистот все дома в городе были пронизаны сильным зловонием, которое заставляло страдать тела не меньше, чем страх — души». Впрочем, следует упомянуть правителей ободритского Старого Любека, предусмотрительно снабдивших свою крепость сточной канализацией. Оценить это устройство по достоинству сможет любой, кому известно (как автору настоящей книги) предназначение углубления в полу бывшей рыцарской спальни знаменитого замка Вартбург в немецком городе Эйзенахе (в современном произношении — Айзенахе), прославленного пребыванием там «отца Реформации» доктора Мартина Лютера…

Подобная непринужденность при удовлетворении естественных потребностей человеческого организма была, однако, невозможной в имевших лишь одно внутреннее помещение домах народа северо-западных славян. Углубленные в землю жилища, прямоугольные или округлые в плане, с перекрытием из жердей или бревен, засыпанных землей (а попросту говоря — землянки), в которых предпочитали селиться жители местности, удаленной от моря, были не целесообразны для проживания в приморских областях. Вместо них там строили одноэтажные жилища, чьи стены состояли из плетеных или бревенчатых конструкций. Наряду с глинобитными, были распространены дощатые или плетеные полы. Тростниковые, или камышовые, крыши с отверстием-дымоходом защищали от непогоды жилища площадью от дюжины до двадцати пяти квадратных метров. В раннем городском поселении Волин, где ко многим жилым помещениям примыкали мастерские косторезов и других ремесленников, площадь домов была несколько больше, достигая тридцати квадратным метров. Автору настоящей книги представляется не вполне ясным, в какой мере можно отнести к Волину данное Саксоном Грамматиком описание другого града северо-западных славян — Кореницы (Каренца, Харенцы), пространство внутри стен которого «было застроено множеством стоящих вплотную друг к другу домов. В высоту они были в три этажа, так что нижний служил опорой для нависавших над ним среднего и верхнего. Эти жилища были расположены так тесно друг к другу, что в том случае, если бы город обстреливали из метательных машин, едва ли какой-либо камень смог бы найти еще незанятый постройкой участок земли (…) Если пламя перекинется на соседние постройки и охватит [хотя бы] один из здешних домов, то из-за чрезвычайно плотной застройки сгорит весь город…» и т. д. Но автор все-таки решил привести его, так сказать, для полноты картины…

Искусно сложенные печи или очаги, скамьи и поставленные вдоль стен длинные лавки, на которых можно было и сидеть, и спать — таков был интерьер жилищ северо-западных славян. Наряду со всевозможной утварью, сосудами, глиняной и вырезанной из дерева посудой и столовыми приборами, археологи нашли при раскопках славянских домов — в том числе и в Волине — даже вешалки для одежды и предметы, предназначенные для нужд подрастающего поколения, включая подвешенную в свое время на веревках люльку, сплетенную из ивовых прутьев, игрушки, миниатюрные фигурки животных, лодок, мечей и, разумеется, кукол. Наряду с этим, они обнаружили и более необычные находки — черепа коров и лошадей, а также венки, сплетенные из ивовых прутьев. Возможно, все это были обереги, отвращающие злые силы и хранящие благополучие дома. Этого же северо-западные славяне ожидали и от своих домашних божков. Невольно вспоминается сообщение немецкого епископа Титмара Мерзебургского (годы жизни 975–1018) о том, что полабские славяне почитают своих домашних богов, твердо уповают на их помощь и приносят им жертвы.

Это сообщение епископа Титмара дает нам повод бросить хотя бы беглый взгляд на пантеон северо-западных славян. Ведь и в описываемое время люди не ограничивали свое существование одной лишь сферой материального преуспеяния (хотя всемерно усердствовали в его обеспечении), но и стремились использовать для его упрочения нематериальные, потусторонние, высшие силы. Первым результатом этих усилий было возникновение в их сознании призрачного мира демонов, духов, способных оказать ту или иную помощь «чуров», «щуров» или «пращуров», иными словами — предков и домашних богов. Однако, какими бы привлекательными (по разным причинам) ни представлялись нам сегодня культы, связанные с духами воздуха, рек и деревьев, как ни стремятся многие из наших современников придать им зримый облик и уделить им место в нашей жизни, не следует забывать, что они лишь готовили почву для более высоких и совершенных форм культа, направленных на упорядочение потустороннего мира, его ориентацию на дела мира посюстороннего, поднимая потусторонние существа до уровня организаторов и хранителей форм человеческого общежития в рамках более крупных социальных образований. Славяне давно уже достигли этой ступени развития. Единственное, чего не хватало их религиям по сравнению с религиями классового общества, было религиозное обоснование и оправдание социального разграничения и неравенства, проповедуемой (для непривилегированных слоев общества) необходимости трудиться в поте лица своего, смиренно и покорно подчиняясь «власти, данной от Бога».

Не будем, в данном случае, касаться ни бога неба, небесного огня, домашнего очага и кузнечного ремесла Сварога, ни его сына — мечущего молнии грозного громовержца Перуна, ни лучезарного солнечного бога Ярилы, ни «скотьего бога» Велеса, или Волоса[72], хранителя домашней животины, богатства и хозяйственной жизни (или, говоря по-современному — экономики), ни богинь Мораны, Лады или Живы (далее — по списку), считающихся, с более или менее серьезными оговорками (так, например, автор капитального труда «Славянские древности», чешский археолог, этнограф, историк-славист и антрополог Любор Нидерле, в реальности почитания славянами Мораны и Лады очень сомневался) общеславянскими божествами. Сфокусируемся вместо этого на небожителях славянского Поморья, усердно почитаемых, в частности, с благоговейно взиравшими на них снизу вверх жителями Юмны, жившими слишком далеко от священной рощи, расположенной близ Велиграда-Ольденбурга и описанной Гельмольдом, чтобы там поклоняться богам: