пыльные травы, рожь и всемирная широта; в «Душном рассвете» — пыльный рынок: видимо, следует воображать, что окнами на рынок выходит дом, в котором живет героиня. О’Коннор справедливо замечает, что это значит: пространство сужается, дыхание стесняется.

Первая строфа. Вступление: Все утро голубь ворковал У вас в окне. На желобах, Как рукава сырых рубах, Мертвели ветки. «Сумрачное утро после ночного дождя, первые утренние звуки». — Голубь — образ, окруженный светлыми ассоциациями, образец любви: стихотворение начинается с положительной ноты. Но чем больше расширяется поле зрения, тем больше мрачнеют образы: голубь воркует «в окне» любимой, ветви мертвеют на крыше или перед крышей дома, а в следующей фразе под небом в тучах останется только тоска. Из 10 знаменательных слов только «мертвели» представляет собой метафору, да три слова входят в состав сравнения; остальные — в прямых значениях. Показатель тропеичности — 15 % (1:7), большинство слов — в прямых значениях, текст понимается без труда.

Первая попытка преодолеть тоску: Накрапывало. Налегке Шли пыльным рынком тучи, Тоску на рыночном лотке, Боюсь, мою, Баюча. // Я умолял их перестать. Казалось — перестанут. Рассвет был сер, как спор в кустах, Как говор арестантов. «Тоска в душе: она еще сильнее от вида движущихся туч и пустого рынка, она со всех сторон подозревает недоброжелательство. Хочется, чтобы она отпустила душу». (При желании «тучи» и «рынок» можно ощущать как всеобъемлющую пару «природа и культура».)

Накрапывало в сочетании с рифмой на — ке возвращает нас к зачину предыдущего стихотворения: душная напряженность, дождь задыхается в пыли. В первом четверостишии из 11 знаменательных слов — 3 метафорических: шли налегке, баюча; во втором — из 10 слов одно, умолял, одно частично, сер, да еще четыре входят в состав сравнения. Процент тропеичности — около 30 % (5 из 17 слов). Это не так уж много, но понимание затруднено — сближением слишком многих реальных образов вокруг связующих метафорических. Тучи, рынок, лотки и тоска — реальные образы изображаемого мира, но связаны воедино они глагольными метафорами — стертой метафорой шли тучи (подновленной наречием налегке) и не столь тривиальной баюча (обычно «баюкать» значит «успокаивать», а здесь, судя по тому, что герой умоляет «перестать», по-видимому, это скорее значит «сохранять в беспокойном состоянии»). Спор в кустах и говор арестантов — реальные образы сравниваемого мира, но входят в сравнение они через переносные значения эпитета сер. В словосочетании «рассвет был сер» слово сер выступает в прямом значении; в словосочетании «сер, как спор в кустах» — в метафорическом (сер — «незаметен, приглушен»); а в «сер, как говор арестантов» — едва ли не с прибавлением метонимического значения (сер, как арестантская одежда). В предыдущем стихотворении недоброжелательный спор веток с ветром напоминал (очень зыбко) скрытный разговор дезертиров, разбежавшихся с постов. Теперь эти ассоциации подкрепляются: упоминанием об арестантах.

Вторая строфа. Пропускаем восемь строчек («Я умолял…»): мы вернемся к ним потом. Вторая попытка преодолеть тоску: Но высь за говором под стяг Идущих туч Не слышала мольбы В запорошенной тишине, Намокшей, как шинель, Как пыльный отзвук молотьбы, Как громкий спор в кустах. «Напрасно: небо в тучах и пыльная мокрая тишина вокруг только усиливают тоску и тревогу».

Первая попытка кончалась обнадеженностью: «Я умолял их перестать. Казалось — перестанут». После второй это уже не кажется. При первой попытке адресат мольбы был назван «тучи», а обстановка — «пыльный рынок», теперь они стали более высокими абстракциями, высь и тишина. Прежде тучи шли «налегке», теперь о них сказано: говор туч, идущих под стяг, то есть на военный сбор: картина, привычная для военного времени, слово «стяг» из высокого стиля. О безответной тишине сказано четырежды: она — (1) запорошенная, (2) она намокшая, как шинель, (3) как пыльный отзвук молотьбы, (4) как громкий спор в кустах. Здесь опять разворачивается парадоксальная образность, намеченная в предыдущем стихотворении: душная ночь и рассвет — неслиянно и нераздельно сухие и влажные, и эти сухость и влажность соединяются в духоту. «Запорошенная» (пылью) — это сухость; «намокшая шинель» — влажность; «пыльный отзвук молотьбы» — сухость (пыль, но уже не природного, а культурного происхождения), но здесь осязательные образы уступают место слуховым, слово пыльный — уже метонимия; и наконец, «громкий спор в кустах» — пассивная тишина превращается в активно протестующий спор. Это нарастание слуховых образов заставляет оглянуться на самый первый из них, говор «идущих туч», напоминающий о «навек заговорят» в конце «Душной ночи». Самый вещественный образ здесь — «шинель», он подкрепляет метафорические образы солдат, идущих под стяг в начале, и, может быть, неназванных дезертиров в кустах — в конце.

Из 17 знаменательных слов 7 входят в состав сравнений, в том числе одно — как метонимия, пыльный. Из 10 остальных в прямых значениях употреблены только два ключевых, тучи и тишина: это означает 80 % тропеичности, небывало высокая усложненность. Но почти все эти переносные значения — достаточно простые метафоры-олицетворения: за говором (туч), идущих под стяг, высь (= «небо», оттенок метонимичности) не слышала мольбы…

Третья строфа, третья попытка преодолеть тоску: Я их просил — Не мучьте! Не спится. Но — моросило, и топчась Шли пыльным рынком тучи, Как рекруты, за хутор, поутру, Брели не час, не век, Как пленные австрийцы, Как тихий хрип, Как хрип: «Испить, Сестрица». «От тоски и тревоги кажется, что впереди только война, плен и лазаретное умирание с пересохшим горлом».

Слова «Я их просил» относятся опять к тучам. Слова «Не мучьте! Не спится», видимо, представляют собой обращенную к тучам прямую речь. Далее следует последняя картина неба с идущими тучами, отчасти повторяющая две предыдущие. От первой близко повторены строки: «(Накрапывало. Налегке) Шли пыльным рынком тучи». Положительно окрашенное «налегке» снижено на менее приятное «топчась». От второй картины дважды варьируется мотив «говор под стяг идущих туч» — тоже со снижениями. Прежде всего исчезает высокий образ стяга, идущие за ним теперь прямо и сниженно названы «рекрутами» (точнее было бы «новобранцами», но в бытовой речи это были синонимы), идут они неохотно («топчась», «брели») и недалеко («за хутор»). Далее — снижение еще на ступень: это не новобранцы по пути к войне, а пленники по пути с войны, перед нами не начало, а конец судьбы. («Пленные австрийцы» — бытовая реальность, многонациональные австрийцы сдавались в плен чаще, чем германцы.) Выстраивается мрачнеющая последовательность концовочных слуховых образов: в конце предыдущего стихотворения был спор веток с ветром (природа), в новом стихотворении этот «спор в кустах» превращается в говор арестантов (человеческое общество), а он конкретизируется в хрип пленных. Наконец,