мы притязать, что наше понимание текста — единственно правильное? Конечно, нет: это гипотеза, которую мы попытались обосновать. Возможны и другие гипотезы. Какая лучше — как всюду в науке, определяется двумя критериями: лучше та, которая объясняет больше конкретных фактов (скажем, словоупотреблений в нашем тексте) и которая делает это более простым образом. (Эти два критерия тоже могут вступать в конфликт — но так бывает во всех науках.) Каждый читатель может строить свое собственное понимание этого (и всякого) текста, включая в него любые свои домыслы, — это его законное право на читательское сотворчество. Некоторые школы литературной критики очень увлекались и увлекаются такими фантазиями. Они бывают интересны и красивы, но помогают понять не столько текст писателя, сколько душу критика. Приписывать плоды такого сотворчества Пастернаку или иному автору никак не допустимо. Только после оценки гипотезы по двум критериям!

И в-четвертых: изложенное здесь — отнюдь не полное описание двух стихотворений Пастернака, это только ответ на вопрос, «о чем в них говорится». Например, мы совсем не касались их стихосложения и звукописи. А заметим: в первом стихотворении стих проще, во втором сложнее. Первое написано привычными строфами 4-стопного ямба с привычными перекрестными рифмами, а второе — неровными ямбическими строчками, то с рифмами, то без рифм, то с внутренними рифмами, причем часто очень неточными, так что читатель должен быть все время настороже: случайно или не случайно очередное созвучие? А это отвлекает его внимание от того, «о чем говорится» в стихотворении, и от этого стихотворение кажется еще трудней и непонятнее, чем оно есть. Когда перед нами анализируют стихотворения, то обычно подчеркивают, как замечательно их форма подчеркивает и выявляет малейшие детали содержания. Но это не всегда бывает так: между формой и содержанием всегда есть напряжение, и часто именно оно нужно и важно для целей поэта. Однако это уже тема для дальнейших размышлений.

Главное же вот в чем. Мы подвергли эти два стихотворения Пастернака («Душная ночь», «Еще более душный рассвет») унизительно примитивной операции: пересказали их содержание «своими словами». Стало ли от этого понятнее, «о чем говорится в этих стихах»? Для нас стало. Это еще не так много: может быть, для более талантливых читателей оно и так было ясно с самого начала. Но мы показали, какое сложное сплетение метафор и метонимий лежит между этим субстратом и зримым текстом стихотворений, — а вот это до сих пор для данных стихотворений показано не было, по крайней мере в печати. Между тем ясно, что именно эта образная ткань составляет сущность поэтики этих стихотворений — «делает поэзию поэзией», и притом пастернаковской поэзией. За возможность такого подступа к исследованию этой поэтической ткани мы и должны быть благодарны такому забытому приему, как простой «пересказ содержания произведения».

Мухи мучкапской чайной

Стихотворение из раздела о ссоре с любимой: «Попытка душу разлучить», четыре стихотворения. Расположены они в последовательности, противоположной фабульной: следовало бы 4) «Попытка душу разлучить», фон любовной близости и названья Ржакса и Мучкап; 3) «Дик прием был, дик приход», описание размолвки; 2) «Мухи мучкапской чайной», после размолвки; 1) «Мучкап» («Душа — душна…»), отъезд и волнение, придет ли она его проводить. Этих вопросов композиции разделов и книги в целом мы здесь не касаемся; общий контекст стихотворения о мухах, во всяком случае, читателю ясен, хотя бы со второго чтения. К сожалению, нам не была доступна работа: Anna Majmieskulow. «Мухи мучкапской чайной» Бориса Пастернака[466].

Если бровь резьбою Потный лоб украсила, Значит, и разбойник? Значит, за дверь засветло? «Летом, в предвечернее время, вспотевши от зноя, нахмурив брови, герой приходит к героине, но она прогоняет его, как разбойника». — Так у О’Коннор; очень важно, что внешность героя показана со стороны, глазами возлюбленной, это позволяет ему потом (4-я строка) говорить о себе в третьем лице. Впрочем, не исключено и понимание: «Если у героини от зноя плохое настроение и хмурятся брови, значит ли это, что героя надо гнать, как разбойника?» Слова в прямом значении, по которым приходится конструировать ситуацию: потный лоб, за дверь, засветло (но не бровь — это синекдоха). Зачин насыщен эллипсами, пропусками слов («Если <я прихожу к тебе с нахмуренной> бровью на потном лбу, <разве это так уж сразу> значит, <что я> злодей…») — может быть, имитирующими взволнованную речь. Необязательное с первого взгляда слово засветло (герой собирался провести с любимой женщиной весь вечер) вводит тему времени, которая пройдет по строфам: «засветло» (I) — закат солнца (III) — ночь (VIII–IX) — и в концовке выход из масштаба часов в масштаб месяцев («в июле», XI).

Но в чайной, где черные вишни Глядят из глазниц и из мисок На веток кудрявый девичник, Есть, есть чему изумиться! «Герой уходит в чайную, садится у окна, за окном — ветки в кудрявой листве, похожие на девушек» (может быть, не хуже, чем прогнавшая его возлюбленная, фамилия которой, как мы помним, — Виноград). Ветка с девочкой сравнивалась еще в «Не время ль птицам петь». «Начинается изумительное чудо успокаивающего слияния с миром: черные глаза героя становятся похожи на темные вишни в мисках, стоящих в чайной». Вероятнее даже, не «черные глаза героя», а «черные глаза сидящих в чайной»: т. е. герой попадает в успокаивающую среду, где люди, вещи и ветки уже — одно. Время действия — июль (строфа II), как раз сбор вишен. Менее вероятно, что «вишни в мисках» — это часть крупного («глыбастого») растительного орнамента из строфы V. Предположение О’Коннор, что «девичник» — это настоящие девушки в чайной, которые могли бы стать предметом для ревности, вряд ли возможно: чайная — мужское место. В прямом значении: чайная, миски, вишни, ветки, м. б., изумиться (гипербола).

Солнце, словно кровь с ножа, Смыл — и стал необычаен. Словно преступленья жар Заливает черным чаем. Герой говорит о себе то ли в первом, то ли в третьем лице (как будет видно из слов в душе его в следующей строфе). С ним и с миром совершаются параллельные изменения. «Необычайное чудо продолжается. Он пьет чай, крепкий до черноты, и перестает чувствовать себя преступником. Одновременно и за окном постепенно закатывается солнце, кровавое, как преступление», и приближается чернота ночи. Если принять (натянутую?) метонимию «солнце = пот от зноя» (К. М. Поливанов), то связь еще проще: «герой, войдя в чайную, умывается и садится пить чай». О’Коннор не допускает возможности разговора о себе в третьем лице и подставляет подлежащие: «<Бог> смыл солнце с неба, и <гроза> заливает его черным чаем» — это ненужное усложнение (подсказанное