Эти тезисы подтверждаются количественными исследованиями. В послевоенные десятилетия, ставшие свидетелями наступления Долгого и Нового мира, объемы международной торговли взлетели до небес — а мы убедились, что страны, торгующие друг с другом, при прочих равных реже скрещивают шпаги (глава 5). Вспомните также, что страны, открытые мировой экономике, реже подвергаются опасности геноцида и гражданских войн (глава 6). Правительства, основывающие благополучие нации на добыче нефти, минералов и бриллиантов, а не на добавленной стоимости коммерции и торговли, тянут страну в противоположную сторону и подвергают ее опасности гражданской войны (глава 6).

Теория мирной торговли не только подтверждается цифрами международных наборов данных, но и соответствует феномену, давно известному антропологам: многие культуры поддерживают активную сеть обменов, даже если обмениваются при этом совершенно бесполезными подарками: они знают, что это помогает сохранять мирные отношения[1936]. Это один из тех этнографических феноменов, что навели Алана Фиска и его коллег на предположение, что, когда дело доходит до соблюдения равенства и рыночной оценки, люди чувствуют, что связаны взаимными обязательствами, и меньше дегуманизируют друг друга, в отличие от ситуации, когда они состоят в нулевых или асоциальных отношениях (глава 9).

Состояние умов, на котором держится мирная торговля, в отличие от других умиротворяющих сил, которые я перечисляю в данной главе, не тестировалось напрямую в психологических лабораториях. Мы знаем, что, когда люди (и, кстати, обезьяны тоже) участвуют в играх с положительной суммой, требующих от них сотрудничества ради достижения желанной общей цели, враждебное напряжение между ними ослабевает (глава 8). Мы знаем и то, что и в реальном мире обмен может быть прибыльной игрой с положительной суммой. Но мы не знаем, сам ли по себе обмен снижает враждебную напряженность. Насколько я знаю, прочитав массу литературы по эмпатии, сотрудничеству и агрессии, никто не проверял экспериментально, действительно ли люди, прибегающие к взаимовыгодным обменам, реже бьют друг друга током и не поливают еду товарища огненно-острым соусом. Я подозреваю, дело в том, что мирная торговля не очень привлекательная для исследователей идея. Культурные и интеллектуальные элиты всегда ощущали свое превосходство над бизнесменами и предпринимателями, им и в голову не приходит приписать этим низменным торговцам нечто столько благородное, как мир[1937].

Не так давно скончавшийся Цутому Ямагути — или самый счастливый человек в мире, или же самый невезучий — это как посмотреть. Ямагути выжил в атомной бомбардировке Хиросимы, а затем принял неверное решение, куда бежать от беды, и отправился в Нагасаки. Он выжил и в этом взрыве и прожил еще 65 лет, скончавшись в 2010 г. в возрасте 93 лет. Человек, переживший оба ядерных взрыва, заслуживает самого уважительного внимания с нашей стороны. Перед смертью он предложил рецепт мира в ядерном веке: «Единственные, кому должно быть позволено управлять ядерными странами, — это кормящие матери»[1938].

Ямагути обратился к базовому эмпирическому обобщению о насилии, а именно что оно по большей части совершается мужчинами. С детства мальчики играют в более агрессивные игры, чем девочки, больше фантазируют о насилии, увлекаются жестокими развлечениями, совершают львиную долю насильственных преступлений, получают больше удовольствия от мести и расправы, чаще глупо рискуют, бросаясь в атаку, голосуют за воинственных политиков и лидеров, планируют и воплощают в реальность практически все войны и все проявления геноцида (главы 2, 3, 7 и 8). Даже когда разница подобных показателей у разных полов невелика, она может решить исход выборов, сжать спираль враждебности, когда каждой стороне приходится быть чуть более воинственной, чем другой. Исторически женщины становились лидерами пацифистских и гуманистических движений куда чаще, чем позволяло им их влияние в других политических институтах своего времени, а в последние десятилетия, когда влияние женщин и их интересов беспрецедентно выросло во всех слоях общества, войны между развитыми странами стали считаться немыслимыми (главы 5 и 7). Джеймс Шихан охарактеризовал послевоенную трансформацию миссии европейского государства как переход от науки побеждать в сражениях к пожизненной заботе о гражданах, что выглядит почти карикатурой на традиционные гендерные роли.

Рецепт, предложенный Ямагути, конечно, следует обсудить. Бывший госсекретарь Джордж Шульц вспоминает: когда он в 1986 г. сказал Маргарет Тэтчер, что поддерживает Рональда Рейгана, предложившего Михаилу Горбачеву взаимно отказаться от ядерного оружия, та треснула его сумочкой[1939]. Но как мог бы возразить Ямагути, дети Тэтчер к тому времени уже выросли и в любом случае ее взгляды были сформированы миром, где правят мужчины. Так как в ближайшее время женщины, не говоря уже о кормящих матерях, не возглавят все ядерные державы разом, мы не сможем проверить, работает ли рецепт Ямагути. Но в его мысли, что феминизированный мир более миролюбив, есть здравое зерно.

Ценности, близкие женщинам, способны снижать уровень насилия благодаря психологическим следствиям базового биологического различия между полами: самцы вынуждены конкурировать за доступ к самкам, а самки предпочитают держаться в стороне от рискованных предприятий, которые могут оставить их детей сиротами. Конкуренцией с нулевой суммой, в племенных и рыцарских обществах принимавшей форму соперничества из-за женщин, а в современных — за честь, статус, доминирование и славу, чаще одержимы мужчины, а не женщины. Представьте, что в дилемме пацифиста какая-то доля вознаграждения за победу и потерь от предательства, скажем 80 %, заключается в раздувании или ущемлении мужского Эго. Если же выбор будут осуществлять женщины, важность этих эмоциональных вознаграждений соответственно сократится (на рис. 10–4 я для ясности удалил симметричный выбор другого). Теперь мир соблазнительнее победы, а война дороже предательства. Пацифист легко выигрывает. Изменение будет даже более впечатляющим, если мы отрегулируем клетку «война» так, чтобы она отражала бóльшую цену жестокого конфликта для женщин, чем для мужчин.

Определенно, сдвиг от мужского к женскому влиянию в принятии решений может быть не полностью экзогенным. В условиях, когда жестокие захватчики могут напасть в любой момент, цена поражения для обоих полов будет катастрофической и приверженность любым ценностям, кроме милитаристских, станет чистым самоубийством. Сдвиг системы ценностей в сторону интересов женщин — роскошь, доступная лишь обществу, которому больше не грозят хищнические вторжения. Но относительный сдвиг власти в сторону интересов женщин может быть инициирован и экзогенными силами, не имеющими отношения к насилию. В традиционных обществах одна из этих сил — жизненные устои: жизнь женщин легче в обществах, в которых они остаются с родной семьей под крылом отцов и братьев, а мужья их навещают, а не там, где они переходят жить в клан мужа и будут подчиняться супругу и его родне (глава 7). В современных обществах в число таких экзогенных сил входят технологические и экономические улучшения, освобождающие женщин от непрерывной заботы о детях и домашних обязанностей: готовая еда, бытовая техника, контрацепция, возросшая продолжительность жизни и переход к информационной экономике.