– Занимайся своими цифрами. Кухню оставь мне.

Готтесман вернулся к календарю и продолжил подсчеты, аккуратно размещая их по графам в своем блокноте. Сегодня, 12 апреля 1948 года, солнце садится в 18.08. Завтра, 13 апреля 1948 года, встает в 5.13. Итак, если мы добавим по сорок пять минут видимости после вечернего заката и перед завтрашним восходом, у нас остается… он сделал паузу, подсчитывая, и получил самый важный ответ: у нас остается примерно девять с половиной часов темноты, в течение которых надо будет сделать все необходимое. Он аккуратно отложил карандаш в сторону и склонился над календарем. Ему еще предстоит прикинуть, что сделать и кто получит приказ заняться этим.

Прошло какое-то время, прежде чем он поднял голову, и было видно, как он устал. «Моисей, Учитель наш, – утомленно сказал он, – подвел бы итог в одной простой команде: «Кто устал от войны? Пусть себе возвращается домой». Он закусил губу и пробормотал: «Я слабодушен, труслив и больше ничего не могу сделать».

Чувствительным одиннадцатилетним мальчиком он в 1933 году в Гретце видел, как всеобщее сумасшествие прокатилось по Рейну, и понял своего отца, когда тот в 1935 году на корабле отправил его в Амстердам. Когда началась война, он присоединился к еврейскому подполью, которое действовало у немецкой границы по принципу «бей или беги». Они спасали беженцев. Английские агенты, проникавшие в Голландию, наткнулись на группу и, взяв ее под жесткий контроль, поручили ей взрывать мосты. Англичане быстро заметили способности Готтесмана и по своим тайным каналам переправили в Антверпен, откуда на пароме доставили в Фолкстон. Там англичане как следует и занялись его образованием. В 1942 году он вступил в английскую армию как капрал отдела снабжения и поставлял лизол для полевых туалетов, но вскоре был переведен в секретное подразделение. Их направили в Сирию, и им предстояло уберечь Дамаск от рук Виши или немцев. Потом, когда страхи перед Роммелем испарились, он дрался в Италии; и вот тут он впервые встретил членов Еврейской бригады из Палестины. Он познакомился с их представлением о свободном Израиле и принял его, вызвавшись помогать тайной доставке нелегальных иммигрантов. Девять лет, с 1937-го по 1947 год, он не выходил из войны. У него начали сдавать нервы – если они вообще у него остались, – и он хотел только одного: спокойно возделывать свой виноградник в Кфар-Кереме.

Впервые он увидел эти прекрасные виноградные кущи при необычных обстоятельствах: как-то зимним днем 1944 года, когда немецкая угроза Сирии сошла на нет, благодаря победам англичан в пустыне и триумфу русских под Сталинградом, особый отряд Готтесмана послали на грузовиках из Дамаска в Каир, и, поскольку конвой получил приказ избегать главных дорог, их путь пролег через Цфат, в этом горном городке из-за неожиданного снежного бурана им и пришлось остановиться. Английские солдаты высыпали из машин, чтобы осмотреть эти улочки, возникшие словно из сказки.

– Посмотрите на этого старика из гетто! – удивленно восклицали они.

Но Готтесман в одиночку пошел спускаться по узким улочкам, думая: вот такой была Юденштрассе в Гретце, когда там жил Симон Хагарци. И он испытал теплую радость, когда наткнулся на маленький домик, украшенный почтительной надписью:

Здесь работал Великий Ребе

ЭЛИЕЗЕР БАР ПАДОК ИЗ ГРЕТЦА,

который собрал Закон.

Потом, когда он поднялся на вершину холма и снег перестал падать, он в первый раз в жизни увидел в пробившихся лучах солнца величественные холмы Галилеи; этим зимним утром их обнаженные коричневые склоны золотились под неожиданными солнечными лучами, а вершины были присыпаны серебром свежевыпавшего снега. Складки холмов гармонично переплетались и кружились, словно застывшая музыка, спускаясь к озеру, которое блистало вдали кристальной синевой. Всю жизнь Готтесман слышал о Галилее, но не представлял, насколько она прекрасна.

– Об этой ли земле шли разговоры? – охваченный радостью, вскричал он. – Она ли дарована нам, евреям?

Глядя на это великолепие, он заметил, как из пустыни к востоку от Иордана поплыли облака, которые полет над безводными песками напоил жаром; и когда они перевалили через горы, защищающие Галилею, то столкнулись с холодным воздухом недавнего снежного урагана и над озером началась сумятица воздушных потоков – высоко в небе метались клочья облаков. На мгновение Готтесману показалось, что природа показывает ему то будущее, которое ждет евреев Галилеи, когда из пустыни хлынут орды кочевников, и небо отражало то волнение, которое сжало его сердце в предчувствии подступающего насилия, но вид этой непревзойденной красоты, полной мира, успокоил его. Такова была прекрасная Галилея – тот, полный бурь, край земли, где рождались государства и религии; и, не в силах расстаться с охватившим его восторгом, Готтесман влез в армейский грузовик, который стал спускаться по горному склону к Тиберии, где капитан, командовавший их группой, предложил отдохнуть и расслабиться в горячих источниках, и они с удовольствием отдали должное древним римским баням на южной окраине города. Испытывая непривычную чистоту и бодрость, Готтесман, выйдя из бани, решил неторопливо пройтись по городу и наконец оказался на берегу озера, где обнаружил ухоженные поля и спящие в ожидании тепла виноградники Кфар-Керема. Несколько человек ухаживали за лозами, и он спросил у них на идише:

– Кому принадлежит эта земля?

– Людям Кфар-Керема, – ответили они на иврите.

– Кто они такие?

– Это мы, – ответили виноградари.

– Евреи? Такие, как вы? – переспросил он.

– Да, точно такие же евреи, – на ломаном идиш с юмором ответили собеседники.

И в этот момент к нему пришла идея: «После войны я не вернусь в Гретц. Никогда. И Англия не мой дом».

– Как, вы говорите, называется это место? – осторожно спросил он.

– Кфар-Керем. Деревня Виноградника, – перевел один из мужчин.

– Мы самое старое еврейское поселение в этих местах, – добавил второй. – Заложено много лет назад человеком по имени Хакохен.

И Готтесман запомнил эти имена, эти поля и виноградники.

Когда его конвой по пути в Каир добрался до Иерусалима, Готтесман в первый раз испытал то таинственное очарование, которое этот город нес в себе для всех евреев, и молитва, которую произносили в каждой семье – «На следующий год в Иерусалиме», – наполнилась глубоким смыслом. Пока английские солдаты бродили по арабским базарам, составлявшим часть очарования города, он вместе с несколькими еврейскими солдатами поднялся на гору Скопус к Еврейскому университету, откуда за холмами открывался вид едва ли не на всю страну. Здесь он заметил трех красивых еврейских девушек, которые обратились к солдатам на иврите. Он дал понять, что не знает этого языка, и тогда самая решительная из них повторила на безупречном идише:

– Мы надеемся, что, когда эта война кончится, вы вернетесь помочь нам обрести родину.

Этой девушке, крепкой и загорелой, было лет семнадцать; у нее были густые, коротко остриженные волосы и короткая юбка цвета хаки. Ее сильная подтянутая фигура была как бы олицетворением государства Израиль; она была подлинная сабра – «цветок кактуса», как называли тех, кто родился в Палестине, «колючие снаружи, сладкие внутри», – но в ее красивой внешности были черточки, выдававшие происхождение из России: тонкая верхняя губа и полные щеки. У нее были высокие скулы, а подбородок упрямо выдавался вперед, так что она не походила на еврейку. Когда она улыбалась, были видны ее крупные белые зубы. Сильная и уверенная, она не была похожа на других еврейских девушек, которых ему приходилось видеть.