Его пальцы скользнули по рукаву её рубашки.Касаться её как своей жены, знать, что через несколько минут… Но по крайнеймере половина его возбуждения была вызвана пивом.

– Я должен облегчиться. Извини, пожалуйста,эту слабость человеческого тела. – Слабость, Уилл? У природы не может бытьслабостей.

Её лицо было всего в нескольких дюймах. Оннаклонился и губами коснулся её губ. Она не ответила ему, но он не отстранился,а, наоборот, приоткрыл рот, касаясь её губ языком. Его руки, лежавшие на еёталии, двинулись вверх, дошли до бёдер, упругих и тонких. А она не такая ужполная, как он предполагал… Но над рёбрами он обнаружил то, что искал, –мягкую, податливую плоть, вздымавшуюся волной. Здесь он не обманулся в своихожиданиях – нежная, упругая, только соски маленькими пуговичками упирались владони. Когда она тоже обняла его, соски почему-то стали мягче.

– Ты говорил о зове природы, Уилл, –прошептала она. Рот её приоткрылся, и он коснулся её зубов, языка. Она вскочилаи отпрянула к стене.

– Сэр, вы воспользовались моментом, когда яговорила, чтобы…

– И тебе это не понравилось?

Она колебалась. В темноте комнаты её лицопревратилось в пятно, белеющее на фоне стены.

– Нет, Уилл, – проговорила она наконец. – Номы должны остерегаться, чтобы похоть, таящаяся в каждом человеке, не взяла надним верх.

– Похоть? – взорвался он. – Какая может бытьпохоть между мужем и женой? Разве не говорил священник, что мы теперь как одноцелое?

– Он имел в виду, что одним целым должны статьнаши души, Уилл. И они будут такими – с течением времени, с тем пониманием,которое рождается в браке…

– Сними рубашку, милая.

– Что?! Я никогда не обнажала своего тела ниперед одной живой душой на свете – даже перед сестрой.

– Но я же не твоя сестра, Мэри, я твой муж.Кроме того, здесь же темно.

– Не настолько темно, чтобы я не видела тебя,Уилл. И какая разница – темно или светло? Быть голым – значит поддаться похоти,вот и всё. Можешь не спорить со мной.

Уилл почесал в затылке с таким ожесточением,что чуть не выдрал клок волос. Спокойно, спокойно, главное – спокойствие. Онаиспугана, только и всего. Хотя, судя по её словам, страха в ней нет –рассуждает она логично. Совершенно ясно, что эту речь она приготовила заранее.Именно этого она ожидала и приготовилась защищаться. Следовательно, он долженразрушить её защиту столь же резонными доводами. Насилие тут не поможет. С Мэриэто не пройдёт. Зачем только он выпил ту последнюю кружку пива? И почему еголадони горят в тех местах, где они касались её сосков?

– Мэри, – начал он примирительно, – ведь ты жеобещала священнику слушаться меня во всём.

– Так же, как и ты – уважать меня, Уилл, –возразила она. – Не думай, я на тебя не сержусь. Я хорошо понимаю твоёнетерпение, твоё мужское естество, толкающее тебя на самую греховную из всехдорог. Понимаю, что ты возбуждён вечером и пивом, ударившим тебе в голову. Язнаю, всё это пройдёт. Это наша обязанность – подождать, пока всё это пройдёт,не нанося ущерба нашей любви. Я люблю тебя, Уилл, люблю всем сердцем, поверьмне. Я люблю тебя сейчас и буду любить всегда. И я с радостью буду повиноватьсятебе во всём, что не заденет моей чести. – Она шагнула к кровати. – А теперьсправь свою нужду, Уилл, и иди в постель. Прошу тебя.

Поднявшись, он пересёк комнату и прошёл зазанавеску, где стоял ночной горшок. Полотенце, висевшее на крюке, задело еголицо, и он сердито отшвырнул его в сторону.

– И что дальше? – поинтересовался он. Язык былсловно чужой.

– Ты злишься, Уилл? – Он увидел, что оназабралась на постель и скользнула под одеяло.

– Нет, – солгал он. – Я не злюсь. Как я могузлиться на тебя, Мэри? Мне просто непонятно. Мы поженились…

– А женитьба предполагает довести дело доконца, так ведь, Уилл? Это наш долг, точно так же, как наш долг – иметь детей.Но умоляю тебя, давай доведём это до конца, избегая всякого легкомыслия иотвратительного распутства, как нашу обязанность, возложенную на нас иосвящённую Господом Богом.

Уилл опустил подол рубахи, поставил на местогоршок. Окно спальни выходило в сад. Уже совсем стемнело, но всё ещё былислышны звуки весёлого пира. Свист, доносившийся время от времени,предназначался, по всей видимости, для этого самого окна. Нечего и думатьопорожнить горшок этой ночью. Но теперь хоть последствия выпитого пива не будутмешать его желанию. И Мэри наконец сдалась. Он стоял у кровати. Она только чтосогласилась подарить ему то, что принадлежит ему по праву и что он мог бы взятьсилой, если бы захотел. Какая щедрость! Он вдруг подумал, что здесьпроглядывают порядки, царившие в доме Хайнов. Мастер Ричард мог рассуждатькрасноречиво и авторитетно сколько угодно, но решения в этом доме всегдапринимала его жена. И, похоже, то же самое начинается теперь в его доме.Конечно, ведь Мэри и Джоан воспитаны своей мамашей. Впрочем, вся странасклонялась к матриархату. Почему бы и нет, если те тридцать лет, что прошли современи коронации Елизаветы, были временем процветания и прогресса?

Он подошёл к кровати. В полутьме Мэриулыбнулась ему.

– Скорей же, Уилл. Я так хочу обнять тебя ивстретить боль со всей храбростью, на которую способна.

А теперь она будет изображать мученицу. Ну кактут не разозлиться? И всё же – как сильно он её любит. Как не хочется емупричинять ей боль! Но больше всего он хотел её.

– Уилл? – позвала она.

– Я просто думал о том, как ты себепредставляешь это завершение дела.

– Не волнуйся, представляю.

– Дело до конца не доводят, не сняв ночнойрубахи.

– Я знаю, милый Уилл. И, как хорошая жена, яотдаю себя в твои руки. Только об одном прошу тебя – не урони мою честь… ибудь, пожалуйста, поосторожнее.

– Ты разве не хочешь помочь мне?

– Я? Мне кажется, ты путаешь наши обязанности.Моё дело принимать, а не давать.

– Твоя обязанность, дорогая Мэри, бытьуверенной в том, что ты сможешь принять. Увы, наша небольшая размолвка,кажется, несколько ослабила мои мужские способности. Может быть, ты мневсё-таки поможешь своими нежными ручками…

Её глаза были крепко зажмурены.

– Ну же, – прошептала она, – делай же своёдело. Не вовлекай только меня в него. Будь же мужчиной. А если не можешь,расскажи об этом всему свету.