– Мы должны сделать это сейчас, – сказала она.– И не богохульствуй, дорогой Уилл. О, как много тебе ещё предстоит узнать оГосподе и деяниях его. Твоя слабость – всего лишь результат твоей поспешности.Иди же, Уилл, ляг в эту постель рядом со мной. Положи голову мне на плечо,Уилл, и подними свою рубашку, как это сделала я, и позволь нашим теламвозлежать рядом. Не сомневайся – в соответствующее время Господь соединит нас исольёт в одно целое.

А дальше – пролив. – Тимоти Шоттен отхлебнулпива из кружки и вздохнул. Его глаза скользили над головами посетителейтаверны, словно он снова оказался в море и разглядывал волны с клотика мачты.Его пальцы сжали ручку кружки так, как они привыкли сжимать ванты во времясильной качки.

– Какое время года это было? – спросил Уилл.Шоттен пожал плечами. Это был массивный человек, больше шести футов ростом, согромными плечами, мощным торсом и бревноподобными ногами. Он носил морскиебашмаки даже на берегу. Говорили, что не существует на свете чулок, способныхвместить его огромные икры.

– Где-то конец января, парень. Но в техширотах это было лето.

– И всё-таки было холодно, – добавил ТомАдамс. – Мы разговаривали с одним парнем, который плавал с Дрейком.

– Не так уж и холодно, хотя, конечно, к этомушло. Все из-за ветра. Он был попутный и очень сильный, настоящий шторм. Но мывоспользовались своим шансом. В этих широтах всегда надо использовать свойшанс.

– Шторм в Магеллановом проливе, – прошепталУилл. – Удивительно, что ты вообще сидишь тут и об этом рассказываешь, Тимоти.

– Я сам не думал тогда, что смогу когда-нибудьтак вот рассказывать. Эти волны… Ты никогда не видел таких волн, Уилл. Они билив корму – длинные-длинные, величиной с корабль и даже больше, крутящиеся, сгребнями, свисающими, как борода у старика. Но они не были стариками, Уилл. Онибыли молоды и злы. Шесть человек на штурвале, ребята. Шесть здоровых мужчин. Ябыл одним из них. И это была дьявольская работа. Если бы хоть одна волнаударила в борт, нас перевернуло бы, как детский кораблик на пляже. И всё этовремя ветер трепал нас – казалось, что это пальцы самой смерти вцепились нам взагривок. Видит Бог, не захотел бы я снова попасть в такую переделку.

– Извините, – раздался рядом высокий голос, –я просто не мог не слышать всё, что вы тут говорили, господа. У васнеповторимая, я бы сказал – драматическая манера выражаться. Три моряка поднялиглаза и увидели стоящего у их стола молодого человека. Ему было чуть большедвадцати – примерно одного возраста с Уиллом, но выглядел он старше, хотя еготощенькая бородка представляла собой лишь завиток светлых волос. Тонкие чертылица уже носили отпечаток того разгульного образа жизни, который он,по-видимому, вёл. Высокий его рост скрадывался сутулостью плеч. Лишь глазасверкали, словно подсвеченные изнутри колодцы, когда он переводил взгляд содного на другого. С первого взгляда в нём чувствовался недюжинный ум. Этиглаза и его одежда не вписывались в обстановку портовой таверны. На нём былплащ, отороченный тёмно-жёлтой полосой, под которым виднелись камзол и чёрные вжёлтую полоску штаны. На голове красовалась чёрная шапочка с белым пером, амалиновый пояс поддерживал шпагу – испанский клинок тонкой работы. Но рука,опирающаяся на эфес, была такой хрупкой и изящной, с такими тонкими и нежнымипальцами, что было трудно представить её хватающейся в гневе за оружие.

– Бабочка, – проговорил словно бы про себя ТимШоттен. – Её занесло сюда ветром.

Молодой человек улыбнулся. Улыбка у него, каки глаза, была умная и тонкая.

– Действительно, сэр, – согласился он, –подходящее сравнение. У вас хорошо подвешен язык, готов присягнуть на Библии.Можно мне присоединиться к вам?

Три друга обменялись взглядами.

– Сделайте милость, – произнёс Уилл. –Знакомьтесь, это – мастер Тимоти Шоттен, а это – мой брат, мастер Томас Адамс.А меня зовут Уильям Адамс.

– И вы, конечно же, из Кента, не правда ли?

– Да, – подтвердил Уилл, – я из Джиллингема.

– Тогда мне вдвойне повезло со знакомством. Ятоже родом из тех мест. – Молодой человек пожал руки всем по очереди. – Менязовут Марло, Кристофер Марло. Друзья зовут меня Кит. Впрочем, некоторыепредпочитают Китти. – Он нервно хихикнул и обвёл взглядом их лица. Заметивнеодобрение, он хлопнул в ладоши, подзывая хозяина.

– Милейший, эти джентльмены пьют со мной.Пива? – Он посмотрел на новых знакомых. – Пива для моих друзей, добрейшийТомвин. Но я, к сожалению, пива не пью – желудком слабоват. Стакан вина дляменя, мастер Томвин. – Вас здесь знают, мастер Марло? – удивился Уилл.

– Зовите меня Кит, мастер Адамс. А я перейдуна «Уилла». Я не сомневаюсь, мы подружимся с вами. Почему бы им меня здесь незнать? – продолжал он. – Портовый кабачок, говорите вы? Именно за это я и люблюэтот район, господа. И ещё кое за что. Я поэт, господа. А для того, чтобыписать стихи, нужно всегда иметь возможность вдохнуть свежего ветра, встретитьновых людей. Я как алхимик, господа: беру свежие испражнения самой жизни, мочу излужи у стены, перемешиваю их в своей душе – и в результате порождением моегоума оказывается сама красота, которую я и передаю миру с помощью вот этих вотпальцев. – Он положил ладони на стол.

Тимоти Шоттен взял с подноса кружку пива иподнял её.

– Ваше здоровье, мастер Марло. Мы выпьем заваше здоровье и уходим. Нам пора.

– Я вам не нравлюсь, мастер Шоттен?

– Нет, мастер Марло, вы мне не нравитесь. Аесли вам вздумается схватиться за свою шпагу, имейте в виду, что вот эта кружкапрежде разобьётся о вашу голову.

Смех Марло был так же женствен, как и егохихиканье.

– Какое насилие, сэр! От вас так и веетнасилием, как от дикого зверя. Прошу вас, сэр, поймите мои слова правильно. Явосхищаюсь насилием, хотя сам я – самое робкое из живущих на свете созданий.Ах, сэр, я люблю насилие. Я как-то написал пьесу и сам в ней играл. Темой её…Впрочем, это не имеет значения. Я не хочу напрашиваться на похвалы. – Онвздохнул и отхлебнул из своего стакана. – Но я пишу о насилии, господа. Такчто, прошу вас, не уходите. Вы тоже, Уилл. – Левой рукой он потянулся черезстол и похлопал Уилла по плечу.

Том Адамс фыркнул.

– Здесь вам ловить нечего, – сказал он. – Уилл– самый рассудительный из всех людей. Если, конечно, его не задевать.