в беспорядочной россыпи бус были разбросаны несколько предметов старой бижутерии.

Она могла бы почувствовать себя оскорбленной, если бы оставила что-нибудь ценное. Но она этого не сделала. Просто собрала все до последней частички себя и ушла. Что бы ни искал незваный гость, он был рад этому. Войдя внутрь, она подняла с пола шкатулку с драгоценностями и поставила ее на разграбленный комод. Балерина безнадежно покосилась влево.

По комнате пронесся порыв ветра, и Уайатт, подняв глаза, увидела, что окно приоткрыто, а со старой ивы у ее спальни свисают желтые весенние сережки. Это зрелище вызвало в памяти еще одно неприятное воспоминание — жаркое лето, одиннадцатилетний Джеймс, карабкающийся по веткам под покровом темноты.

— Мой отец внизу с остальными, — сказал он, забираясь в постель рядом с ней. — Как думаешь, что они делают?

— Вероятно, приносят в жертву ягненка, — ответила Уайатт. — Поедают младенцев.

Они любили размышлять, строить теории о том, чем занимались их отцы, скрываясь в плащах и распевая песни на лугах.

— Думаю, это как-то связано с Питером, — сказал Джеймс, поворачиваясь на бок, чтобы оказаться к ней лицом. Его глаза были цвета глубокой полуночи, звездные и загадочные, и он всегда говорил так, словно знал больше, чем показывал. — Вчера я слышал, как о нем шептались.

— Это глупо, — сказала Уайатт. — Питер никого, кроме нас, не интересует.

Мальчик, о котором шла речь, появился вскоре после этого, забравшись в окно, когда бледный рассвет окрасил горизонт. Уайатт натянула одеяло, полусонная и дрожащая, когда прохладный ночной ветерок проскользнул под него.

— Ты бы сказал мне, правда? — спросила она, когда они лежали нос к носу в темноте. — Если бы кто-то причинил тебе боль?

Но Питер не ответил. Он уже погрузился в сон.

Когда она захлопнула дверь спальни, щелчок разнесся по пустому дому, как выстрел. Внутри у нее все сжалось, нервы натянулись до предела. Ей не хотелось, чтобы это произошло, будто открытие того, что она хотела оставить похороненным. Она вернулась не для того, чтобы встретиться со своими призраками… она пришла, чтобы сжечь их.

Спускаясь вниз, она остановилась.

Она слышала это. Сомнений не было. Только что в доме было тихо, как в могиле, а в следующее мгновение она услышала свое имя, доносившееся из подвала. Дверь на лестницу напротив была открыта. Она осторожно двинулась к нему с газовым баллончиком в руке, чувствуя, как учащается сердцебиение.

— Эй, — позвала она. — Здесь есть кто-нибудь?

Когда никто не ответил, она спустилась вниз. Подвал был длинным и низким, залитый бетон покрылся паутиной трещин. В воздухе повеяло холодом, и от этого ощущения у нее по коже побежали мурашки.

Первое, на что она обратила внимание, были корни. Казалось, что белая ива, растущая перед ее спальней, предприняла самостоятельную атаку, ее древесные ветви пробивались сквозь широкие трещины в фундаменте. По стене тонкой сетью вен ползли более мелкие побеги. Они выглядели так, словно их подстригли, чтобы придать нужную форму, подобно тому, как лесовод растит плющ в беседке. Только вместо деревянной решетки клубни были аккуратно переплетены парой толстых железных цепей, которые кто-то прикрепил к потолку болтами.

И там, закованное в кандалы, было второе, что она заметила:

Питер. Уже не мальчик, каким она его помнила, а взрослый.

Он повис на цепях, руки скрещены над головой, худощавое тело было бледным, как мрамор. Спутанные седые волосы падали ему на лоб, и на нем не было ничего, кроме пары брюк и круглого кулона, висевшего на толстом кожаном шнурке.

Острая волна ужаса пронзила ее насквозь. На мгновение она забыла о своей мести, и канистра с грохотом упала на землю у ее ног. Питер вздернул подбородок при этом звуке, и она встретила взгляд цвета жидкого серебра. Взгляд, ради избавления от которого она сделала все возможное.

Он не выглядел напуганным, находясь здесь, изможденный, голодный и наполовину обвитый кореньями. Он не выглядел обрадованным от того, что увидел ее. Вместо этого он нахмурил темные брови. Уголки бескровного рта опустились в повелительной гримасе.

— Наконец-то ты вернулась домой, — сказал он, и в его голосе прозвучало нетерпение. — Давно пора.

2. Питер

Никто не помнил имени Питера Криафола.

Его анонимность была случайной. Он так долго говорил так мало, пряча свои секреты за щеку, как леденцы, что, когда наконец отправился на поиски, они исчезли. К этому времени в живых уже не осталось никого, кто помнил бы, кем он был до того, как приехал в Уиллоу-Хит.

Это был досадный побочный эффект бессмертия.

Дело было не в том, что Питер не мог умереть. В целом ему это хорошо удавалось. Просто он не мог оставаться мертвым. Не имело значения, как он умер — быстро и безболезненно или медленно и мучительно. Каждый раз, когда это случалось, он падал, и его закапывали глубоко в землю, а тело скармливали безжизненной роще в глуши. Следующий рассвет заставал его лежащим на неглубоких корнях высокой сосны. Он был уже не маленьким мальчиком, просящим милостыню, а розовым и плачущим младенцем.

И никто не знал, почему.

— Он бросает вызов смерти, — сказали Уэстлоки, когда он впервые попал к ним на попечение. — Чудо медицины! Необычность! Научный образец!

Ученые и чародеи собирались толпами, чтобы потыкать в него ланцетами и ножами. Они наносили его клетки на полоски стекла и изучали их под микроскопом. Препарировали его, как лягушку.

Они убивали его все более изощренными способами, пока он не научился переносить все это без единого стона. Он мало что переносил из жизни в жизнь, но, по крайней мере, ему всегда удавалось помнить, как достойно умереть. Он полагал, что это врожденное свойство — подобно тому, как одомашненные собаки все еще закапывают кости зимой, или как вороны запоминают лица из поколения в поколение.

В нем дремал первобытный инстинкт, который делал его чрезвычайно искусным в молчаливой тишине.

И он терпел Уайатт Уэстлок тринадцать долгих летних месяцев.

Он не мог вспомнить знакомство с ней. Помнил только, что она всегда была рядом в этой конкретной жизни — громкая, непостоянная и склонная к припадкам, которые заставляли его зажимать уши и убегать в горы с такой скоростью, что олени обращались в бегство.

Он также не помнил, чтобы встречался с Джеймсом Кэмпбеллом, помнил только, что летом тот всегда сопровождал отца в Уиллоу-Хит и всегда, всегда привозил с собой полные карманы конфет. Ириски и мальтезеры, бумажные пакетики с начинкой из желейных конфет и полурастаявшие шоколадные батончики. Они сидели на сумеречном лугу, между ними мерцала золотом банка со светлячками,