Однажды утром я нашла его спящим и не смогла добудиться. Испугавшись, тотчас послала за Жакобом. Он явился с коробом, в котором обычно носил свои снадобья. Бросив быстрый взгляд на распростёртого на кровати отца, Жакоб вытолкнул меня из комнаты. 

- Не надобно девице смотреть на это, - только и сказал он.

Не знаю, что произошло потом, но только через три дня отец, поддерживаемый Жакобом, спустился в главный зал. Он был бледен и худ, но определённо жив. Я заплакала от облегчения, а он, подойдя, первый раз в жизни крепко меня обнял.

Так мы и жили - спокойно и относительно счастливо. Ровно до того дня, когда была озвучена воля короля.

Это был благословенный год - хорошего урожая, доброго вина, здорового потомства у овец и коз. А ещё это был год перемирия, заключенного между Вольтурингией и Корсией. Наши страны, измождённые долгой войной, нуждались в передышке. Мир был шатким, но обе стороны всеми силами стремились его удержать. Как только благая весть дошла до Дуаера, отец немедленно отправился во дворец. Королю Ролло требовались все советники, чтобы выторговать для себя наилучшие условия при подписании окончательного мирного договора. Вольтурингия ликовала. 

Мне исполнилось семнадцать, и я уже несколько лет считалась негласной хозяйкой Дуаерского замка. Мне кажется, для отца было огромным облегчением узнать, что я неплохо справляюсь с обязанностями, которые в его отсутствии выполняла моя мать. Мне нравилось руководить жизнью в замке, и отец благодушно позволил мне и дальше этим заниматься. Когда я подросла, он с лёгким сердцем оставлял на меня и Дуаер, и всех его обитателей. В том числе и Жакоба. 

Дядюшка плохо перенёс последнюю зиму. Силы постепенно его оставляли. У него начали путаться мысли, он стал забывать имена. Испросив разрешения у отца, я забрала его в замок, и теперь Жакоб обитал в маленькой каморке недалеко от кухни. Конечно, он не сразу согласился оставить своё хозяйство, и перебрался к нам лишь после того, как я пообещала продолжать заботиться о его доме. 

Жакоб стал хорошей нянькой подрастающему Кристофу. Они с удовольствием проводили время у камина в большом зале, где один рассказывал, а другой слушал сказки. Бланш, ранее взявшая на себя все хлопоты о брате и фактически заменившая ему мать, тотчас начала искать новую работу. Меня это не устраивало, а моя добрая сестра не принимала никаких возражений. В конце концов, мы перераспределили некоторые мои обязанности, и обе вздохнули с облегчением, выкроив время для себя. Теперь Бланш чаще можно было увидеть сидящей у окна за любимым вышиванием, а для меня, как и в детстве, единственной отдушиной оставался лес. 

Я сдержала обещание: хижина Жакоба была в порядке. Но только теперь я обустроила её под себя. Фактически она стала моим вторым домом. Нередко я оставалась в ней на ночь, а то и дольше. Заготавливала травы, которые собирала в лунные ночи, искала целебные растения... Лихих людей я не боялась – горы надёжно охраняли нас от чужаков, а дороги усиленно патрулировались. Дикие же звери без надобности не нападали: леса были богаты пропитанием как для людей, так и для хищников. На всякий случай при мне всегда был арбалет, которым я довольно неплохо владела, и Баламут – старый волк, приручённый Жакобом. 

Отец возвратился в середине сентября. Стояла жаркая страда сбора урожая. В горах овец готовили к зимовке, перегоняя на более тёплые низинные пастбища. Шерсть, заготовленная и окрашенная ещё летом, теперь требовала переработки. Работа в ткацких да и на кухнях замка кипела круглосуточно. 

Мы же с Бланш были заняты подготовкой замка к зиме: в залах перестилался тростник, щели забивались паклей, гобеленами утеплялись стены. Я как раз раскладывала душистые травы в комнатах брата, когда запыхавшаяся служанка сообщила мне о приезде отца и его желании немедленно меня видеть.

Отец сидел за столом, заваленным бумагами. Плащ он снял, оставшись в дорожном костюме. Не смотря на меня, он указал на стоящее рядом с собой кресло.

- Садись, Эстель.

Именно так, сидя рядом, мы вели с ним наши беседы. В этом не было ничего не обычного. Но сейчас в позе отца я уловила напряжение, услышала нотки раздражения в его голосе. Ему явно было что мне сказать. И откуда-то возникло чувство, что услышанное мне не понравится.

- Ролло и Рональд Корсийский договорились о мире. Не о перемирии, а мире, - он сделал упор на последнее слово.

- Но это же прекрасно! – воскликнула я, недоумевая, почему отец сообщает эту новость таким безрадостным тоном. 

- Да, это прекрасно, - он нетерпеливо отмахнулся. – Прекрасно для Ролло. Прекрасно для Вольтурингии. Но не для нас с тобой. 

Отец наконец посмотрел на меня. То, что я увидела в его глазах, заставило меня побледнеть. Я узнала этот взгляд: горечь и покорность судьбе. Так же на меня смотрела мама.

- Я должен кое-что рассказать тебе, девочка, - начал он тихо. - Это касается обстоятельств твоего рождения. 

Спеша по замковым переходам в отцовские покои, я уже знала, о чём пойдёт речь. Господи, будь проклята моя догадливость!

Ладони вмиг вспотели, и я лихорадочно стала елозить ими по переднику.

- Не надо, отец. Я всё знаю. Матушка рассказала. 

Всегда, когда в разговорах мы упоминали мать, по лицу отца пробегала тень. Но сейчас он быстро взял себя в руки:

- Тем лучше! Но ты знаешь не всё. – Наклонившись вперёд, отец накрыл своей рукой мои дрожащие руки. – Много лет назад Ролло уже вынашивал планы союза с Корсией. Тогда мы с твоей матерью их разрушили.

- Ты и мама? – воскликнула я. – Но как?!

- Ролло хотел выдать Грейс за Генриха - брата герцога Рональда.

Я ахнула. Теперь понятно, почему Дуаер так дорого платит за то, что произошло много лет назад. Союз моих родителей был равносилен государственной измене. Удивительно, что после подобного Ролло вообще оставил моего отца в живых. 

- Теперь пришёл твой черед, Эстель. По рождению ты внучатая племянница короля Вольтурингии. Залогом мира между нашими странами станет твой союз с одним из сыновей Рональдя Корсийского. 

Итак, свершилось! Я покидаю Дуаер. Оставляю дом, семью, свою землю во искупление родительских грехов. Могла ли я винить их за это – людей, которым была обязана своим рождением? Могла ли воспротивиться королевской воле? Могла ли упасть перед отцом и молить о защите? Или я должна пасть ниц перед Ролло? 

- Я всеми силами старался воспрепятствовать этому решению, милая! – с горячностью заговорил отец, поспешивший встать со своего места. - Ролло был непреклонен. Он так и не простил нас с твоей матерью. 

Я нервно сглотнула, едва удержавшись от того, чтобы не закричать. Перед глазами промелькнули годы жизни в замке, смеющиеся лица родных: Бланш, Кристофа, Жакоба. Отец, носивший маму на руках, мамин счастливый смех. Разве этого недостаточно, чтобы испытывать благодарность? Мамину улыбку унаследовал Кристоф. Что будет с ним, если я не подчинюсь? Могу ли поставить под удар благополучие близких?