она одевалась, отталкиваясь исключительно от своих предпочтений, а не от погоды. На ней была аккуратная соломенная шляпа, на которой была завязана кружевная лента.

Под подбородком скрывался крупный бант. Сверху на ней был вязанный кардиган, под ним — бежевая плотная рубашка. Она была заправлена в коричневые прямые брюки, из-под которых выглядывали чёрные ботинки. Одета сегодня она была безвкусно, и любая из соседок обязательно бы это заметила и осудила, но я находила в этом лишь её особенный шарм. Она отличалась от большинства и не была обязана быть копией других женщин. Но мне казалось, это понимают только я и Луиза. И я, совсем забыв, что могу напугать её, перевесившись через перила, чтобы мой голос достиг первого этажа (мы жили на втором), произнесла:

— Луиза, сегодня ты выглядишь просто потрясающе!

Она дёрнулась от испуга и подняла на меня глаза, но показалось, что теперь она относится ко мне с меньшей настороженностью. Она заглянула мне в глаза и только в этот момент поняла, что говорю я это с абсолютной искренностью. И это подействовало на неё так, если бы я вытащила её на мороз нагой и облила ледяной водой. Мне показалось, что она даже забыла про письмо в своих руках. Её глаза распахнулись, она словно перестала дышать, а потом, крикнув что-то нечленораздельное, бросилась в тень под лестницу. Я поняла, что поступила неправильно, я напугала и смутила её, разрушив момент, когда она испытывала сильную эмоцию от полученного письма. Я почувствовала себя такой виноватой, что даже захотела вернуться в квартиру, чтобы не смущать Луизу тем, что мы спустимся вниз по лестнице и пройдём мимо, лишая её возможности скрыться. Но мой старший сын, которому едва исполнилось десять, либо из-за возраста, либо из-за схожести с отцом, не был заинтересован в душевных переживаниях других людей. Он хотел гулять, поэтому смело шагнул вниз по лестнице, поманив за собой младшего брата. Я была этим недовольна, но не хотела заставлять детей жертвовать прогулкой ради соседки, которая для них не представляла никакого интереса. Я начала спускаться вместе с ними, и когда мы оказались на первом этаже даже не обернулась в сторону лестницы, дав перепуганной Луизе прошмыгнуть за нашими спинами и быстро подняться к себе. И стоило нам оказаться на улице, как старший из моих детей заговорил:

— Мама, почему она такая странная?

Я не стала долго думать над ответом:

— Разве? Я не заметила.

— Она словно боится тебя, хотя ты очень добра к ней, — пояснил сын.

— Луиза боится малознакомых людей, — пояснила я сыну, — но разве это странно? Когда к нам в гости приходят коллеги твоего отца, разве ты их не побаиваешься?

— Папины коллеги злые, они много пьют и ругаются, — сын нашёл объективную причину своему страху, и я плохо понимала, что должна на это ответить.

Луиза такая какая она есть, и мы должны это понимать и принимать. Примерно так я ему и сказала, на что сын ответил:

— Папа считает её сумасшедшей.

И тут я поняла, что совершенно не важно, что я скажу. Мои сыновья видели непоколебимый авторитет в своём отце. Всё, что он делал и говорил, принималось моими детьми как истина, поэтому они оба решили подобно их отцу, что Луиза сумасшедшая, которую стоит обходить стороной.

3 глава

Через несколько дней вечером до нас вновь донеслась музыка, но в этот раз, что очень сильно меня удивило, я услышала её голос. Она пела, на ломаном английском, пытаясь повторять произношение исполнительницы, песни которой были записаны на пластинку. Я складывала скатерти в сервант, когда она попыталась взять верхнюю ноту, и невольно улыбнулась, удивляясь тому, насколько же удивительной была Луиза. Её вокал покорил меня, пусть пела на посредственно, и я поняла, что точно и бесповоротно должна испечь какой-нибудь пирог и прийти к ней. Сейчас звучит это слишком самонадеянно, но тогда почему-то я решила, что она впустит меня. На тот момент я ещё не знала, насколько на самом деле она неприкасаемая.

Я не видела её следующие три дня и всё же решила, что мне необходимо к ней наведаться. Муж был на работе, поэтому не было того, кто мог бы начать задавать мне ненужные вопросы или пытаться оскорбить мои намерения. В тот день мы отказались от прогулки, старший в слух читал мне заданное на лето чтение, а младший играл на ковре с деревянным поездом, пока я замешивала тесто.

Когда я вышла с пирогом на лестничную площадку, мой старший сын поспешил за мной. Он очень хотел знать, кого я хочу угостить, и когда я ответила, что шарлотка предназначена для Луизы, он сморщился, словно я сказала что-то по-настоящему отвратительное, и молча убежал в глубь квартиры.

Как и стояло предполагать, но моя самоуверенность меня подвела — Луиза не открыла мне дверь. Я знала, что она дома. Я услышала скрип половиц, когда она подошла глянуть в глазок, но дверь так и осталась закрыта. При этом падать духом я не стала. Я оставила пирог у порога и крикнула, чтобы Луиза могла меня услышать:

— Я понимаю, твой дом — твой крепость, мы недостаточно хорошо знакомы, чтобы ты впускала меня. Но я очень хотела угостить тебя пирогом, я оставлю его здесь. Не дай ему остыть, а то он будет не так хорош.

Я не стала долго ждать, я отказалась от этого в принципе и быстро вернулась к себе. Я закрыла дверь и припала к глазку в надежде увидеть, как Луиза всё же открывает дверь и закрывает пирог. Я простояла так несколько минут, но ничего не изменилось. Мой пирог так и стоял у двери в ожидании, когда Луиза всё же решит его забрать. Стоять дальше и смотреть в глазок я не могла, дети требовали моего внимания, и мне пришлось оставить мысли о Луизе и заняться своими материнскими обязанностями.

Я вспомнила о пироге только через несколько часов, и, когда я, всё же глянула в глазок, я увидела, что пирога моего уже нет. Но это не обрадовало меня, а озадачило — Луиза ли забрала шарлотку или же кто-то из наших соседей? В конце концов на этаже была ещё одна квартира. Я думала об этом весь оставшийся вечер, даже перед сном я не могла думать ни о чём другом. Я была так сильно этим взволнована, что в первые в жизни столкнулась лицом к лицу с бессонницей. Мой муж не мог оставить это незамеченным,