Папа тут же отпрянул назад, отбросив зажигалку в сторону. На расстоянии пары шагов от меня он простоял несколько секунд, поглощая меня не только взглядом, но и всем своим видом. К слову, внешне он совершенно не изменился, но был иным совершенно. Лицо его с подростковыми бакенбардами, островатым крупным носом, всегда напоминавшим мне клюв ворона, маленькими ямочками на щеках, слабой челюстью, тонкими губами, точно нарисованными карандашом, его худощавое телосложение, особо бросающиеся в глаза из-за высокого роста, — всё в нем оставалось прежним. Но из-под кожи точно вырывалось невидимое для глаза сияние, которое было осязаемо лишь для фибр души; оно как будто меняло весь его внешний вид, всё его существо. Внешне он оставался абсолютно спокойным, но каждая клетка его тела словно заключала в себе зло и агрессию. В паре слов — обстановка была раскалена донельзя.

Даниэль, посмотрев пару секунд на моё лицо с сожженными волосами на правой стороне, в один шаг преодолел расстояние между нами и встал предо мной. Простоял так пару секунд, видимо, взвешивал в этот момент все «за» и «против». Пожалуй, стоит отметить, что он всегда был довольно рассудительным человеком. То-то меня и напугало в тот день: последующее его действие было явно обдуманным и осознанным. Это действие было порождено не внезапным огнём чувств, вспыхнувших в нём и вскруживших голову, оно было спланировано и проанализировано.

Даниэль посмотрел назад, немного повернувшись всем телом. Или сделал вид, что посмотрел назад, дабы отвлечь моё внимание. Скорее всего, второе. Мне кажется, что это было сделано того лишь ради, чтобы увеличить амплитуду движения, которое последовало после. Молниеносная пощёчина поразила моё лицо. Вот чего я явно не ожидал и вообразить себе не мог. Ладонь была настолько большая, что её площадь покрывала половину моего лица. Ударная сила, направленная на левую сторону лица, примерно в область между виском и челюстью, чуть подальше от уха, из-за большего размера ладони задела не только висок и челюсть, но и губы с носом.

До того дня меня никогда и никто не бил. Ни отец, ни кто-либо ещё. Думаю, момент, когда тебя впервые бьют, пронизывает память человека острой иглой, оставляя свой след глубоко в коре головного мозга, глубоко в черепной коробке.

Ощущения были крайне необычными. Я думал, что лицо при ударе пронизывает боль, но это не так. На самом деле боли нет. Чувство такое, будто всё лицо обработано анестезией. Но это я заметил только после. Первым замеченным было чувство всевластия. Такое чувство, как будто я прикоснулся к какому-то недосягаемому источнику силы, как будто я уже вышел за лимиты дозволенного своим телом, за лимиты дозволенного природой. Чувство таково, словно я способен на всё, все горы и моря по колено. Такой прилив адреналина я никогда не ощущал. Кровь била в висках, а мысли точно упорхнули из головы с скоростью колибри, оставив во всём моем теле лишь нечто первобытное.

Думается, если бы этот удар причинил мне боль, что явно бы мне не понравилось (хотя кто знает, может, порционная боль способна принести удовольствие), то я бы тут же набросился на него, не раздумывая, ведь, как писалось ранее, во мне не осталось мыслей, их заменили рефлексы и глухой звук собственного бьющегося сердца, назойливо звучащий в ушах. Думаю, если бы я набросился на него, то моё поведение было бы похоже на поведение дикой собаки. Я бы наверняка кусался и пытался выцарапать глаза. Но удар не только не принёс мне боли, но и доставил своего рода удовольствие. Мне хотелось в максимально насмешливой форме показать это отцу. Я засмеялся во всё горло, смотря прямо ему в лицо. Кажется, он заметно перепугался, потому что сперва простоял немного как вкопанный, а затем быстрым шагом удалился из комнаты. Я же остался смеяться. Собственный смех в одинокой комнате казался мне каким-то чужим.

Страх огня был мнимым недоразумением, своеобразным триггером моего сознания, взявшимся из ниоткуда. Настоящим страхом был страх отца. Я боялся не огня, огонь был лишь инструментом, лишь атрибутом психологического насилия. Я боялся отца, использовавшего этот инструмент в таких целях.

Через некоторое время я пришёл к выводу о том, что вампиры существуют. Это такой типаж людей. Энергетические вампиры. Они питаются эмоциями людей. Отец был таковым, поглощал мою боль, горе и страх, а «творение искусства» было лишь красивой обёрткой, лишь тем, что скрывало суть. Наверное, Даниэль сам этого не понимал.

Во всяком случае, я не только перестал бояться отца, но и полюбил огонь. Теперь мне нравился процесс горения. Когда отца не было дома, я часто поджигал бумагу спичками в ванной комнате, смотрел, как разгоралось яркое, красивое пламя. По каким-то причинам я начал видеть в огне что-то сакральное. Думаю, это произошло потому, что огонь теперь ясно виделся мне орудием теракта души, а не самим терактом. Его грубо использовали как инструмент для получения негативных эмоций. Всю жизнь я был несправедлив, когда боялся его. Это равносильно тому, чтобы бояться лезвий, прикреплённых к перчатке в виде когтей, но не бояться Фредди Крюгера. Поэтому моё сознание как бы компенсировало былую ненависть последующей любовью.

Впрочем, сама суть огня также меня завораживала. Огонь — один из самых древних объектов, который люди используют и по сей день. Люди издавна использовали огонь в своих целях. Было в огне что-то дикое и первобытное, но одновременно с тем что-то подлинное, истинное.

С тех пор минуло полгода. Отец перестал рисовать. Любовь к пламени лишь окрепла».

Глава 3

«Через пару месяцев стукнет восемнадцать лет. Не вижу смысла описывать свою жизнь, слишком уж она рутинная и обычная. Впрочем, иной раз я вовсе не понимаю, чего ради веду этот дневник. Ведь никто его не увидит. Точнее, мне бы хотелось, чтобы никто его не увидел. Он для меня выполняет функцию лучшего друга, который всегда сможет выслушать. Так как других друзей у меня нет (я тот самый паренёк, который пытается поддерживать социальный контакт абсолютно со всеми, но ни с одним не входит в по-настоящему дружеские отношения), к дневнику я обращаюсь довольно часто. Потому эти записи имеют для меня единовременное значение, то есть я могу выбросить все свои дневники (это третий) в урну, но не желаю этого делать по одной лишь причине. Ещё не настало время. Да и выбрасывать их в урну — крайне неблагородно. Они должны уйти из этого мира благородно — посредством сжигания.