чего-то совершенно необычного, что нельзя назвать ни чувством, ни мыслью, чего-то сокровенного, сакрального и чудесного, но одновременно с тем пугающего своей неизвестностью.

Как бы ни пытался я вытряхнуть из ума своего слова, необходимые и нужные для описания этих многократных колебаний души, но ни один поэт не сумел бы заключить эти чувства в слова, ни один композитор не сумел бы создать мелодию, способную поравняться с той музой, ни одному художнику не под силу изобразить ту карикатуру. Это куда выше человеческого сознания. Это не сможет в полной красе узреть и осознать ни один человек. Оно, масштабное очищение, — нечто высшее.

Когда воочию видишь, как целое здание (заброшенная уже десятилетие школа) утрачивает форму свою материальную да освобождается дух, начинаешь видеть незримые образы, в воздухе витают виденья былых дней, которые нельзя ни услышать, ни увидеть, можно лишь почувствовать. Виденья эти — призраки прошлого — могут о многом рассказать, но не в той форме, в которой информацию получает человек; та информация, познаваемая при очищении, несёт несколько иной характер, она точно предназначена для души лишь, оттого и не понять её умом, но сама-то душа обогащается при этом, начинаешь чувствовать какое-то неописуемое расширение чего-то сакрального, всегда живущего в тебе, но не виданного повседневным взором.

Воздух становится наэлектризованным, лёгким тяжко наполняться кислородом, в глазах мерцает, ощущается лёгкость всего тела и души, словно на мгновение я сливаюсь с этим вечным духом в секундный симбиоз и в этот миг могу познать всё то, что хранится в потёмках его, но никак не успеть разуму людскому понять и прочувствовать хранящееся в этом духе, ибо мы, люди, представляем собой крайне мало перед чем-то божественным, чем, безусловно, является дух тот, а душа наша только успевает прикоснуться к чему-то иному, сакральному, что оставляет вечный ожог на ней, как только дух освобождённый улетучивается, и мы не успеваем проникнуться им. Но та искра, вспыхнувшая в душе при этом освобождении, запомнится до самой смерти.

Нельзя не отметить и того, что дух этот освобождается с радостью, ибо надежда его была утеряна на освобождение от оков бранной материи, но одновременно с тем прослеживается и некая досада от того, что кто-то людской рукой посмел нарушить его вечный покой, который был и сном, и явью одновременно. Но в глубинах оно, наверное, благодарно. Так мне привиделось, но ни за одно слово поручиться не могу, ибо дух выше сознания и при снятии оков с духа ум мой не может уцепиться и за сотую часть этого духа, не может понять всего того, что таится в нём.

Я пытался выразить чувство это более коротко, но при описании его душа моя трепещет, а кровь начинает зверски ёрзать в жилах, и всё же я не способен передать испытанного.

Теперь же вынужден описать происходящее внешне для целостной картины происходящего, но для этого стоит поведать предысторию. Вечером дня первого (день поджога гаража я называю первым, а день, когда я решил сжечь заброшенную школу, — вторым днём), часов этак в девять, я, взяв с собой в рюкзаке пятилитровую канистру бензина, две зажигалки, газовую горелку и пару спичечных коробков (я должен быть уверен в том, что всё пойдет по плану, поэтому подготовился отменно, ибо очищение — процесс, требующий уважения, с ним нужно считаться), отправился на поиски жертвы. Именно на поиски, ибо думалось мне в день тот, что не буду я поджигать, целью выхода было определиться с жертвой, приметить здания, просчитать план отступления, просчитать все варианты возможные, ибо не желалось мне пойманным оказаться, а атрибуты все взял с собой по одной лишь причине — могло оказаться, что в тот же день я по воле случая обнаружу идеальную жертву в идеальном месте, в идеальных обстоятельствах, так что нужно было приготовить всё необходимое, а в первую очередь подготовиться самому. Напоминаю, это был первый мой раз. Это был не поджог, а налёт на неприступную доселе крепость, на материю. Когда пламя, созданное рукой моей, освобождало дух, я чувствовал, что совершил плевок в лицо самой вселенной, ибо не только познал устройство и механизмы её, но и посмел нарушить этот вечный порядок. Но чувство это также было амбивалентным, ведь смешивалось оно с благодарностью от этой же вселенной. Благодарность за освобождение хотя бы малой крупицы этой же вселенной, ведь истинная вселенная окружает нас повседневно, но люди её не замечают, её элементы таятся во всякой вещи и человеке. Вселенная — это целостная картина мира, состоящая из красок душ. Души же эти постоянно взаимодействуют друг с другом, с действительностью, тем самым становясь более обширными, таким образом, сама вселенная эта находится в непрерывном движении и постоянно разрастается.

По итогу в день тот я отыскал заброшенный гаражный кооператив, пустующий уже не первый год, на окраине города. Как выяснил позже, его построили, предварительно допустив какую-то юридическую ошибку в оформлении, что-то не совпадало с нормативами строительства, поэтому его тут же прикрыли. Находились же эти гаражи в отдалении от жилых домов, ближе к лесу, густо окружающему наш город. Помнится, какая-то история случилась в этом лесу несколько лет назад. Оказалось, что в деревушке, оторванной от городов милями леса, завёлся маньяк, каким-то образом убивший половину жителей этой деревни (остальная половина покинула свои дома, насколько мне помнится). Впрочем, это совершенно другая история. Главное — поблизости не было ни одной живой души в силу не только отдалённости, но и часа ночного.

Сперва я не решился заходить в сами гаражи, стоящие длинными рядами, точно бесконечные коридоры. Обошёл абсолютно весь кооператив несколько раз, дабы убедиться в том, что нет здесь людей, да на наличие камер я постоянно обращал внимание, в наше время стены зрят и внимают как никогда. Мои опаски благо не подтвердились — моему преступлению против вселенского порядка и моему одолжению этой вселенной никто и ничто не могло помешать. И всё же чувство того, что меня вот-вот схватят, не отступало ни на миг. Оно однозначно имело нелогичный характер, ибо подтверждено никакими фактами не было, но всё же я был ему благодарен, ведь с этим чутьём окружающей опасности я был максимально осторожен и расчётлив.

Некоторые гаражи были открыты — в иных даже были какие-то вещи, редко запылившиеся запчасти автомобилей, куда чаще — грязные одеяла. Видимо, здесь ночевали бездомные. Лишать людей места я не желал, поэтому старался подобрать именно тот гараж, в котором не было бы никаких следов жизни. Всё-таки я освободитель, а не варвар.

Такой