Вода падала по этим ступеням каскадами, образуя множествокрасивых дрожащих радуг. За краем обрыва лежала великолепная глубокая долина,тесно заросшая все теми же елями; лишь несколько огромных старых вязовзаартачились и не позволили себя выжить. Эти последние возвышались над темнойхвоей, красуясь пышными, сочно-зелеными кронами, – деревья, состарившиеся, бытьможет, еще до того, как родной край Роланда вступил в пору юности; никакихпризнаков того, что долине случалось гореть, стрелок не замечал, хотя полагал,что вязы нет-нет да и притягивали молнию-другую. И что молнии были неединственной опасностью. Когда-то давным-давно в лесу жили люди – за минувшиенедели Роланд несколько раз натыкался на следы их пребывания. Артефакты(артефакт – след материальной культуры древнего человека) эти по большей частибыли примитивны, но среди них попадались черепки глиняной посуды, какую можнобыло изготовить только на огне. А огонь – штука злобная, с восторгомускользающая из рук, давших ей жизнь.

Над этим, словно взятым из детской книжки, пейзажемвозносился свод безупречно синего неба, в котором несколькими милями дальше,крича хриплыми старческими голосами, кружили вороны. Казалось, их снедаеттревога, точно надвигалась гроза. Роланд потянул носом, но дождем и не пахло.

Слева от ручья лежал валун. На нем Роланд разложил шестьобломков камня. Все они были густо испещрены вкраплениями слюды и в тепломпослеполуденном свете блестели, как отшлифованные стекла.

– Последняя возможность, – сказал стрелок. – Если кобуранеудобна, пусть хоть самую малость, скажи сейчас. Мы пришли сюда не затем, чтобзря переводить патроны.

Вскинув бровь, Сюзанна сардонически взглянула на него, и намиг Роланд разглядел в ее глазах Детту Уокер. Так порой в пасмурный деньсверкнет на стальном бруске солнечный луч.

– А что бы ты сделал, если б она быланеудобная, но я несказала бы тебе об этом? Если бы я все шесть этих крохотных фиговинок услала вбелый свет как в копеечку? Дал бы мне по темечку, как тот старикан, ваш учитель?

Стрелок улыбнулся. В последние пять недель он улыбался чаще,чем в пять последних лет.

– Этого я сделать не могу, ты же знаешь. Во-первых, мы былидетьми – детьми, еще не прошедшими обряда посвящения в мужчины. Дать оплеуху внаказание дитяти можно, но…

– В моем мире приличные люди не одобряют, когда милых крошекугощают колотушками, – сухо сообщила Сюзанна.

Роланд пожал плечами. Ему было трудно представить себеподобный мир – разве не говорилось в Великой Книге: "Кто щадит дитя, тотего губит"? – но он не думал, что Сюзанна лжет.

– Ваш мир не сдвигался с места, – сказал он. – Там многоепо-другому. Согласись, я видел это своими глазами.

– Наверное.

– Во всяком случае, вы с Эдди – не дети. Было бы невернообращаться с вами, как с детьми. Если и требовались испытания, вы оба ихвыдержали.

Роланд, хотя и ничего не сказал Сюзанне, думал о том, чемзавершилось их приключение на морском берегу – Сюзанна тогда ко всем чертямразнесла трех неуклюжих омароподобных тварей раньше, чем те успели ободрать егои Эдди до костей. Он заметил ее ответную улыбку и подумал, что, пожалуй, онавспомнила о том же.

– Ну, так что ты собираешься делать, если я промажу?

– Посмотрю на тебя. Думаю, этого будет довольно.

Сюзанна задумалась, потом кивнула.

– Пожалуй.

Она снова проверила револьверный ремень. Он шел через грудь,почти как ремень кобуры скрытого ношения (приспособления, которое Роландмысленно называл "докерской лямкой"), и выглядел довольно немудрено,но на то, чтобы должным образом довести эту портупею до ума, потребовалась неодна неделя проб и ошибок и основательная подгонка. Ремень и револьвер (егоисточенная временем сандаловая рукоять сторожко торчала из допотопнойпромасленной кобуры) в свое время принадлежали стрелку; кобура тогда висела уего правого бедра. В последние пять недель немало времени у Роланда ушло на то,чтобы понять: больше ей там не висеть никогда. Спасибо чудовищным омарам,теперь он окончательно и бесповоротно стал левшой.

– Ну так как? – снова спросил он.

На этот раз Сюзанна рассмеялась.

– Роланд, удобней это старье уже никогда не будет. Ладно. Тыхочешь, чтобы я стреляла, или будем просто сидеть и слушать вороний концерт?

Он почувствовал, как под кожей у него закопошились крохотныеколкие пальчики напряжения, и подумал, что в подобные минуты, вероятно, дажевнешне угрюмый, неприветливый и деланно-грозный Корт ощущал нечто весьмасхожее. Роланду хотелось, чтобы Сюзанна стреляла хорошо… ему нужнобыло, чтобыона хорошо стреляла. Однако показывать, как сильно он этого хочет, как остро вэтом нуждается, было нельзя; это могло бы привести к катастрофе.

– Еще раз скажи мне свой урок, Сюзанна.

Та вздохнула в притворном раздражении… но заговорила, итогда ее улыбка растаяла, а красивое темное лицо стало серьезным. И вновьстрелок услышал, как с губ Сюзанны, обретая в ее устах новизну, слетают старыевопросы и ответы. Как естественно они звучали… и вместе с тем – как странно истрашно:

– Не рукой целюсь; та, что целится рукою, забыла лик своегоотца.

Оком целюсь.

Не рукой стреляю; та, что стреляет рукою, забыла лик своегоотца.

Разумом стреляю.

Не из револьвера убиваю…

Она внезапно умолкла и указала на сверкающие слюдой камни навалуне.

– Все равно, убить я никого не убью – это же простокамешки,малюпусенькие камешки.

Судя по выражению ее лица – чуть надменному, чуть капризному– она полагала, что Роланд придет в раздражение, возможно, даже рассердится.Роланд, однако, в свое время сам побывал в теперешнем положении Сюзанны и незабыл, что ученики отличаются неуживчивостью и горячностью, что онисамонадеянны и способны укусить в самый неподходящий момент… а еще он открыл всебе неожиданный талант. Он умел учить. Более того, ему нравилосьучить, и времяот времени он ловил себя на том, что гадает, не справедливо ли это и вотношении Корта. Ему думалось, что справедливо.

Снова раскричались вороны, хрипло, резко, теперь – в лесу уних за спиной. Какая-то частица сознания Роланда отметила, что эти новые крикизвучали скорее обеспокоенно, чем просто сварливо; птицы галдели так, будто ихвспугнули во время кормежки. Однако раздумывать над тем, что распугало стаюворон, Роланду было недосуг, у него имелся более важный предмет дляразмышлений, и он просто отправил полученную информацию в архив, вновьсосредоточив все свое внимание на Сюзанне. Поступить с учеником иначе – значилонапроситься на второй, менее игривый укус. С кого тогда следовало быспрашивать? С кого, как не с учителя? Разве не учил он Сюзанну больно кусаться?Разве не учил он этому их обоих?Сорвите со стрелка доспехи считанных суровыхстрок обряда, заглушите стальной перезвон немногих ритуальных вопросов и ответов,и не в том ли окажется его суть? Разве не окажется он (или она) всего лишьчеловеком-соколом, выученным клевать по команде?