недвижимости «Онега» — купля, продажа и расселение коммунальных квартир, и предложили ей обмен — ее двухкомнатную на трехкомнатную в Коломенском. Мама поехала, посмотрела, осталась очень довольна — дом кирпичный, рядом парк-заповедник, Москва-река — и согласилась. Молодые люди в темпе вальса оформили документы, перевезли маму за свой счет на новое место жительства и смылись. А примерно через месяц к маме заявился некто Глазов Виктор Павлович и сказал, что эта квартира принадлежит ему. И показал дарственную, которую бывшая хозяйка этой квартиры Конькова Маргарита Петровна, ныне покойница, оформила на него за несколько месяцев до своей смерти.

— Квартира была приватизирована? — спросил Родин.

— Да. И мамина, и Коньковой.

— А откуда вам все это известно? Вы же в Хабаровске находились.

— Из писем.

— Продолжайте.

— Мама и Глазов обратились в суд. Там ознакомились со всеми документами и… признали их действительными — и дарственную Глазова и ордер мамы, но поскольку дарственная Глазова была оформлена раньше, то он и стал хозяином квартиры, а мама оказалась в дураках. Это было ее последнее письмо. Еще она сообщила, что Глазов разрешил ей пожить в квартире, пока она будет оформлять документы в Дом престарелых.

— Широкий жест, — хмыкнул Родин. — Как звали вашу матушку?

— Добровольская Екатерина Васильевна.

— Профессия?

— Учительница. В школе литературу преподавала. С тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года — на пенсии.

— Когда вы получили ее последнее письмо?

— Сейчас скажу… В позапрошлую пятницу. Это было… двенадцатого августа. Три дня у меня ушло на сборы, шестнадцатого я вылетел, семнадцатого утром был в Москве. Приехал домой, уже по новому адресу — проспект Андропова, пятьдесят, звоню — никто не открывает. Я вышел во двор, сел на скамеечку и стал ждать. Ждал до десяти вечера. Бесполезно. Решил поговорить с соседями, выяснить: куда моя Екатерина Васильевна запропастилась. Первая соседка, Надя, была под градусом и ни хрена не соображала, вторая — благообразная бабулька, примерно одних лет с моей матушкой, сказала, что видела, но дня два назад. Тогда я в их присутствии открыл дверь — замок там пустяковый, осмотрел квартиру, вроде все в порядке, все на своих местах, поужинал — холодильник был забит продуктами до отказа— и лег спать. А утром заваливается участковый, этакий, знаете ли, молодцеватый хам, размахивает перед моим носом пистолетом, кроет в Бога, душу, мать и спрашивает, за каким чертом я забрался в чужую квартиру? Я объясняю, он не понимает. Или не хочет понимать. Тогда я позвонил в местное отделение милиции и потребовал, чтобы меня соединили с начальником уголовного розыска…

— И Кудимова отфутболила вас к нам, — продолжил Родин. — Так?

— Не сразу. Сперва заставила написать заявление, проверила, действительно ли я сын Добровольской и, только убедившись в этом, порекомендовала обратиться к вам. Сказала, что вы лучшие специалисты по розыску пропавших.

— Так и сказала? — Скоков улыбнулся, но взгляд его круглых кошачьих глаз оставался тверд и холоден.

— Она сказала, что не в состоянии мне помочь, сказала, что на ее участке это уже двадцать четвертый аналогичный случай, а всего в Москве только за последние десять месяцев не доехало до своих новых квартир двадцать восемь тысяч человек.

Скоков кивнул, откинулся на спинку кресла и посмотрел на Родина.

— Что скажешь, Александр Григорьевич?

— Дело сложное и опасное, — подумав, ответил Родин, — ибо цепочку, за которую мы ухватимся, замыкает группа наемных убийц, профессиональных киллеров, так что не исключено, что мы найдем…

— Не стесняйтесь, Александр Григорьевич, — пришел на помощь Добровольский. — Меня устроит и труп. — На секунду его лицо исказила гримаса боли. — Я хочу, чтобы моя мать покоилась на кладбище, чтобы была могила, на которую я всегда мог бы принести цветы и помянуть ее добрым словом.

— Вполне естественное желание, — поддержал его Скоков. — Как долго вы можете находиться в Москве?

— Вообще-то, я взял отпуск — месяц, но если потребуется, могу и задержаться. Проблем нет.

Скоков открыл дверку левой тумбочки своего шикарного— из красного дерева — письменного стола, выдвинул верхний ящик, достал типовой договор и в графе «клиент обязан выплатить…» вывел цифру с шестью нулями.

— Это наш гонорар. Устраивает?

— За деньги не волнуйтесь — есть, — сказал Добровольский.

— Плюс текущие расходы…

— Согласен.

— Тогда распишитесь.

Добровольский с хрустом расписался и выразительно посмотрел на Скокова, взглядом спрашивая, что от него еще требуется.

— Где вы намерены остановиться? — спросил Скоков.

— Я хотел бы дома, — сказал Добровольский. — Некоторые вещи мне очень дороги — память, но этот сукин сын участковый…

— Я позвоню Кудимовой. Думаю, проблем не будет.

— Спасибо.

— И оставьте, пожалуйста, свой телефон — не исключено, что мне потребуется ваша помощь.

Когда Добровольский ушел, Скоков некоторое время молчал, потирая подбородок, затем резко развернулся и посмотрел на Родина, по-кошачьи округлив свои неопределенного цвета — не то серо-зеленые, не то желто-карие — глаза.

— Что скажешь?

— Крутой паренек. — Родин усмехнулся. — И сентиментальный— мама, вещи, память…

— Все жестокие люди, как правило, сентиментальны — любят собак, кошек, музыку; интеллектуалы — Шопена, блатные — лирические песни, и те и другие со слезами на глазах вспоминают свое безгрешное детство.

— Вот это меня и настораживает.

— Не понял, — сказал Скоков. Лицо его приняло заинтересованное выражение.

— Добровольский — авторитет. Он связан с мафиозными структурами, поэтому сам попытается выйти на людей, которые угрохали его маму.

— А за каким чертом он тогда обратился к нам?

— Он — умный человек и прекрасно понимает, что в одиночку ему с этим делом не справиться.

— Может быть, ты и прав. — Скоков придвинул к себе телефон и набрал номер Кудимовой.

— Здравствуй, Маргарита Васильевна!

— Здравствуйте, учитель! Вы довольны клиентом?

— Как тебе сказать, — замялся Скоков. — Впервые работаю на того, кого когда-то собственными руками отправил за решетку.

— Значит, вы взялись за это дело?

— Взялись. Но раскручивать мы его будем до определенной точки…

— Знаю. Вы завтра же свяжетесь с областным управлением, выудите у них покойника и… Наше дело правое — мы победили! Так?

— Мыслишь логически.

— Я хороший ученик, Семен Тимофеевич, — хохотнула Кудимова. — А хороший ученик всегда идет дальше своего учителя.

— Ну, если ты так далеко зашла, то всыпь хорошенько своему участковому.

— За что?

— Чтобы больше не размахивал пистолетом перед носом моего клиента.

— А он еще долго здесь пробудет?

— Пока мы не найдем его матушку. И еще. Ты сегодня к четырем сможешь к нам подъехать?

— Хочу.

— Соскучилась?

— У меня есть кой-какие мыслишки по этому делу.

— Тогда до встречи.

— Целую вас. Заранее.

— А Родина?

— Когда в жены возьмет, тогда и поцелую.

Скоков положил трубку, откинулся на спинку кресла и смежил веки. Можно было подумать,