– Сама мне налей лучше! – буркнул джинн.

Я пожала плечами и поставила перед ним фужер, щедро плеснув туда коньяка. Боится что отравлю? Так ведь бутылку сам наколдовал. Странные у них, у джиннов, обычаи, однако.

Джинн вдруг выбрался из бутылки полностью и, увеличившись до размеров трёхлетнего ребёнка, отрастив себе ноги, уселся на стол, скрестив эти новообразовавшиеся ноги по-турецки.

– Ого! – восхитилась я. – Как ты ловко умеешь вырастать! А зачем?

– Совсем не понимаешь? – возмутился джинн. – Так в меня же ничего не влезет иначе! Закон сохранения!.. Закусь есть?

Я молча придвинула ему торт, размышляя о законах сохранения джиннов в бутылках. Нет, сохранился он там, конечно, неплохо, вон в целости и сохранности вылез.

…Через пару часов джинн Вася вовсю жаловался мне на собачью, вернее, джиннью жизнь.

– Он меня поймал! – ударял он кулачком по столу. – Обманул, скотина! Сказал, что хочет угостить! Пей, говорит! И я ему поверил! А он – раз! – и запечатал бутылку заклинанием! А я даже диплом не успел получить!

Почему-то мгновенно стало понятно, о ком идёт речь.

– Знаешь, – неожиданно для себя самой всхлипнула я. – Он и меня обманул. Скотина блудливая. Говорил, что любит, что женится…

– Что, так и говорил «я женюсь на тебе»?

Я задумалась, прокручивая в безнадёжно затуманенной алкоголем голове наши разговоры, и вынуждена была признать:

– Нет. Именно так не говорил, но это подразумевалось в контексте.

– Тогда бессмысленно, – вздохнул джинн. – Пока нет точной формулировки, ему ничего нельзя предъявить. Как говорится, контекст к делу не пришить.

– Не собираюсь я ничего ему предъявлять! – гордо рявкнула я. – Не нужен мне такой! Гаремы собирает! И вообще, я собиралась его вещи выбросить, но не успела.

– О, – обрадовался джин. – Хочешь, помогу?

– А он тебе ничего не сделает?

– Не, – отмахнулся джин. – Ты же первая открыла бутылку. Значит, ты теперь моя хозяйка.

И мы пошли выбрасывать вещи, получив от этого бездну удовольствия. У Васи прекрасно получалось направленное швыряние, так что мы очень ловко украсили все окружающие деревья и кусты предметами гардероба Николая. Пусть поползает и полазает! Может, сломает что-нибудь, пока будет с верхних веток доставать свои бесценные галстуки.

А а когда выкидывать уже было нечего, вернулись на кухню и выпили ещё. А потом я, кажется, рыдала, лёжа щекой на столе (как хорошо, что не было салатов!), жалуясь на произошедшее, и громко поражаясь, какая Николя всё-таки сволочь… и как я не представляю, что теперь делать.

Мою идею, что Николя сволочь, джинн поддержал обеими руками, так что по этому поводу мы с ним слились в экстазе морального единения. Джинн даже начал бормотать, что нужно страшно отомстить. Я согласно кивала. И джинна вдруг осенило:

– А давай убежим! – вдруг предложил мне он.

– Куда? – всхлипнула я.

– В другую, хорошую страну! – триумфально провозгласил он. – Учти, твой маг будет очень недоволен, когда обнаружит, что ты и меня забрала, и все его вещи выкинула. Он, знаешь ли, довольно мстительный.

– Ты их тоже выкидывал!

– А я что, я джинн, существо подневольное…

Не успела я возмутиться столь вопиющему двуличию, как вдруг в дверь замолотили с дикой силой. Ой, похоже, я совсем потеряла счёт времени и Николя вернулся. И, судя по негодующему буйволиному рёву, доносившемуся с лестничной клетки, он был очень расстроен. В таком состоянии я его в жизни не видела… и не слышала.

– А, чёрт с ним, давай убежим! – лихо рубанула я. Странная смесь ужаса, восторга и злости переполняла грудь. – Пусть знает!

– Пусть знает! – ухмыльнулся джинн, разводя руки в каком-то хитром пассе. – Бутылку не забудь!

И мир закружился вокруг меня спятившей каруселью.

Глава 3. Где я? Кто я? Зачем я?

Голова кружилась и болела так, что хотелось её отрубить. Выдайте мне, пожалуйста, гильотину на одного! Можно в аренду, я через полчасика верну.

Мысли путались, то сбиваясь в кучу тупыми овцами, то разбегаясь вспугнутыми зайцами так споро, что ухватить за хвост не удавалось ни одну. Вот за что мне такие мучения?! Что я сделала?!

Да, действительно, а что я сделала, что мне так хреново? Я попыталась напрячься и вспомнить. Ой, зря! От этого незамысловатого усилия в моей многострадальной голове словно что-то взорвалось. Я не выдержала и застонала.

Переждав вспышку боли, я отважилась открыть один глаз.

А потом открыла оба, потому что один глаз отказывался правильно интерпретировать полученную информацию. Он требовал от остальной меня полной концентрации и присутствия в разборках мозга. Мозг, увы, пытался взять самоотвод, потому что в нём словно копошилось что-то железное и шипастое.

Но сила воли победила. Впрочем, ненадолго. Я осмотрела окружающую меня обстановку и снова закрыла глаза. Глюк.

Окружающее было мне незнакомо. Более того, оно наводило на мысли о том, что я в больнице. Но этого же не могло случиться? Так, чем я занималась вчера? Я была дома!

Я хорошенечко напряглась, вспоминая, и воспоминания ударили по моей бедной голове гномьей кувалдой.

Николя! И его шмары! И выпивка! О, так у меня точно глюки! Последнее, что я помню, это синенький человечек (жуть какая!), вернее джинн, да ещё и с уклоном в панка. Ну, это просто не может быть правдой! Я – взрослая и самодостаточная женщина… немного расслабилась с горя… Сейчас я соберусь, сконцентрируюсь, открою глаза, и всё будет нормально.

Кстати, а где Николя, и почему он не скандалит? Я же вчера всю улицу украсила предметами его гардероба. Дорогими, кстати, предметами! Я даже и не представляла до вчерашнего дня, что Гуччи и Диор производят мужские трусы! Воистину век живи, век учись! Надеюсь, наши местные бомжи оценят.

Я напряглась и заставила себя снова открыть глаза. К моему удивлению обстановка напрочь отказалась преобразиться под реалии моей домашней спальни. Сейчас я лежала в узкой кровати на каком-то убийственно жёстком матрасе, совершенно не похожем на мое ортопедическое чудо, в комнате, оформленной в лучших традициях японского минимализма: абсолютно пустой.

Справа от меня, как я поняла, было окно, задёрнутое сплошным рулоном полупрозрачного пластика, бежевого в золотистую искорку, а стены были выкрашены в красивый перламутровый цвет. Красиво выкрашены, кстати. Переливались, словно живые!

Слева от кровати стояла маленькая тумбочка (я понадеялась, что какая-нибудь сердобольная душа оставила