Конечно, со временем стало невозможным до них добраться. Терновник окружил этот странный остров иммунитета и продолжил долгий марш на запад, в Алакан. Тонкую ниточку дороги, что вела через терновый лес к медным копям, стало невозможно защитить.

Но медные рудники оставались безопасными еще долгое время после того, как все остальное было поглощено. Этот феномен я заметил, блуждая в поисках новых материалов для своей работы. Кешийская медь шла на красивые урны, которые пользовались большим спросом, так что я часто совершал подобные выходы. Помню, как аккуратно пробирался по длинному туннелю в терновнике, пока рабочие еще старались держать открытой дорогу к копям. Вспомнил лицо рабочего, в поту и в копоти от бесконечных рубок и поджогов, кожаные меха и медные горелки, постоянно горящие и дымящиеся, разбрызгивающие пылающую пасту на ядовитые растения.

И медные копи, открывшие передо мной свои недра. Глубокие ямы и траншеи – работа шахтеров, но еще и поляны и деревья: вокруг терновник стоял стеной, а внутри – ни одной ветки. Оазис.

Некоторые магистры и ученые тоже заметили уникальные свойства кешийских медных копей, но когда все уже искали причины этого явления, волна терновника затопила округу, и вскоре уже никому было не прорубиться к изолированному хранилищу шахтерских инструментов и прудам с отходами.

Конечно, народ усиленно экспериментировал.

Несколько человек придумали вбивать медь в дороги или делать медные ножи, чтобы прорубаться сквозь терновник, считая этот металл панацеей от ползучей напасти. И некоторые уже уверенно его так называли. Одно время очень хорошо расходились медные амулеты. Должен признать, что поставлял на рынок подобные безделушки, отливал амулеты и чеканил тонкие урны, чтобы отпугнуть нашествие. Но вскоре обнаружилось, что на меди терновник укореняется не хуже, чем на вспаханном поле крестьянина или в извести мощных стен Алакана. Гранит лучше защищал от этого растения, но даже он в конце концов давал терновнику укорениться.

И все‑таки кешийские медные копи не шли у меня из головы – как они держатся там, в глухом терновом лесу? Залог спасения – если только разгадать загадку. И сейчас, по памяти, я попытался реконструировать условия Кеша в собственной лаборатории, играя с естественным взаимодействием флоры и руды, нащупывая единственную формулу, призванную остановить победный марш смертоносных зарослей.

За Пайлой закрылась дверь. Я снова пощупал пульс Джайалы – он почти затих. Побеги терновника любят пускать в ход профессиональные убийцы и отвергнутые любовницы. Яд вызывает необоримый сон, постепенно уступающий более глубокой тьме. Он сжимает сердце и замедляет его биение, пока кровь не начинает ползти холодным сиропом и в конце концов останавливается полностью. Тело иногда сохраняется годами, пока крысы, мыши и мухи не проникают вглубь и не разрушают его изнутри.

Сейчас ядовитые щупальца терновника густо покрывали кожу Джайалы. Взяв медный стержень, я провел им по ее рукам. Потом коснулся ее тела мятой. Медным пинцетом стал обирать нити с ее кожи и складывать в керамическую чашу, поставленную рядом, чтобы случайно не дотронуться до них. Работал я быстро, как только мог, и понимал, что все равно не успеваю. Их было слишком много – десятки и сотни. Еще больше нитей покрывали ее одежду, но это не важно, важно, что они затянули кожу. Чересчур много, и все же я их обирал.

У Джайалы затрепетали веки. Она взглянула из‑под тяжелых ресниц; темные глаза помутнели под действием яда.

– У меня хватит? – спросила она невнятно.

– Чего хватит, деточка?

Я продолжал снимать нити с ее кожи.

– Семян… выкупить мою кровать.

Я попытался ответить, но слов не было. Сердце будто сдавило тюрьмой Хализака, выжало досуха и умертвило.

Глаза Джайалы закрылись, погружая девочку в вечный сон. Я отчаянно пытался нащупать эхо ее сердца. Медленный удар под пальцами, застывающий сахарный сироп. Еще удар. Гуще. Холоднее. Слабеющий зов сердца. Пауза еще длиннее, и после нее…

Ничего.

Меня качнуло прочь от умирающей дочери. Невыносимое ощущение потери.

Балантхаст лежал рядом, готовый к использованию, во всех его трубках булькала смесь. В отчаянии я схватил его и подтащил к умирающей девочке. Нацелил огромный раструб на неподвижное тело. Слезы застилали глаза. Я чиркнул спичкой, и…

Остановился.

Не знаю, почему это пришло на ум. Говорят, что Три Лица Мары приходят к нам и внушают мудрость в час нужды. Что из истинного отчаяния рождается вдохновение, и тогда открываются тайны мира. Не знаю. Несомненно лишь то, что Мара – семя жизни и надежды.

Я склонился к Джайале и выдернул волосок из ее головы. Привязка, желаемое, цель… не знаю, что, но мне вдруг отчаянно понадобилось, чтобы что‑то от моей девочки было в работающем балантхасте, и от терна тоже. Вместе с мелией и мятой…

Я поместил волос в камеру сгорания и чиркнул спичкой. В камере взметнулось пламя, сжигая мелию и мяту, терновник и волос Джайалы, дымясь и пылая, и все это соединилось в горении. Я взмолился к Трем Лицам Мары о милости и повернул диск балантхаста. Прибор всосал горящие угольки волос, извивающиеся нити терновника и все прочие ингредиенты в камеру своего брюха.

Какой‑то миг ничего не происходило. Потом из раструба вырвалось синее пламя и окутало Джайалу.

Папа, проснись.

Проснись.

Про.

Снись.

Смутные гулкие слова, шорохи, толчки.

Папа, проснись.

Папа?

Папа. Папапапапапа.

Я открыл глаза.

Надо мной склонилась Джайала, облако черных волос, худые коричневые руки и ноги, синие юбки. Размытая, эфирная. Просвечивающая насквозь в окружающем ее свете. Дух из Зала Суда. Она ждет, пока Судья Борзай возьмет ее шестью своими руками, всмотрится в душу и передаст в Зал Детей, где невинные души живут под оберегающим надзором собакоголового Кемаза.

Я попытался сесть, не смог. Лег снова. Создание‑дух осталось, продолжая меня дергать. В лаборатории царил хаос, все колебалось, будто зижделось на облаке.

Значит, все мы умерли.

– Папа?

Я обернулся на гулкий голос. Всмотрелся. Еще раз оглядел разгромленную лабораторию. В спину упиралось что‑то холодное и твердое. Вполне материальное.

Я медленно поднялся, привалился к каменной стене. Лежал я у противоположного камину конца комнаты. Рядом со мной валялся балантхаст, стеклянные камеры разбиты, вакуумные емкости в пропаянных гнездах ощерились зубами осколков. Вокруг блестели гнутые медные трубки, как лепестки, разбросанные перед Марой в праздник посадки.

– Папа, что с тобой? – Джайала склонилась надо мной с тревогой и заботой. – У тебя голова в крови.