Эйвери сделала достойную восхищения карьеру юриста и никогда не зависела от мужчины. Теперь ее единственным клиентом был муж. Ей недоставало шика, но эта миловидная женщина была цельной, практичной и умной. Они с Франческой понравились друг другу с первого взгляда. По возрасту Эйвери годилась Франческе в матери, но вовсе не желала опекать ее. Своих детей у нее не было, до замужества она относилась к браку столь же неприязненно, как и Франческа. С родителями ей не повезло: если Эйвери и заговаривала о них, то называла чокнутыми. С мачехой Франческа дружила последние десять лет. В свои шестьдесят Эйвери выглядела естественно и моложаво. Она была всего двумя годами моложе матери Франчески, но с первого же взгляда на них обеих становилось ясно, что Талия сделана совсем из другого теста.

В шестьдесят два года Талия мечтала лишь об одном: найти очередного мужа, уверенная, что шестой супруг окажется идеальным и последним. Франческа в этом сомневалась и надеялась, что матери хватит ума удержаться от очередной глупости. Правда, ей казалось, что чересчур активные поиски «номера шесть» отпугнут от матери всех возможных кандидатов. В то, что Талия вдовела уже шестнадцать лет, несмотря на непрестанные романы, верилось с трудом. Она все еще была хороша собой, сменив пятерых мужей к сорока пяти годам. Порой Талия грустила о своих безвозвратно ушедших пятидесяти годах: лишь со временем она поняла, что в пятьдесят шансов найти нового мужа у нее было гораздо больше, чем в нынешнем возрасте.

В отличие от Талии Эйвери полностью устраивали ее жизнь и брак с любимым человеком, причуды которого она воспринимала снисходительно и добродушно. Насчет поведения ее супруга в былые годы она не питала никаких иллюзий. За свою жизнь он успел переспать с сотнями женщин на обоих побережьях и по всей Европе. Генри нравилось напоминать, что до знакомства с Эйвери он был «паршивцем», и Франческа знала, что это чистая правда. Ее родителем стал безответственный человек, никчемный муж и отец, способный остаться беспечным мальчишкой до глубокой старости. Несмотря на несомненный талант художника, ее отец был ребенком, впрочем, как и мать, только без талантов.

Словом, единственным благоразумным человеком в кругу близких Франчески была Эйвери, твердо стоящая обеими ногами на земле. Для Франчески она стала бесценным подарком судьбы, как и для ее отца. Спросить совета у Эйвери следовало уже давно, но Франческа никак не могла собраться с духом и позвонить ей. Нелегко было признаваться, что она потерпела поражение на всех фронтах — и в личной жизни, и в своем непростом бизнесе, особенно если придется свернуть или продать его. Возможно, она не сумеет сохранить даже любимый дом на Чарлз-стрит, если не найдет деньги, чтобы расплатиться с Тоддом. Но как, черт возьми, как это сделать? Денег у нее просто нет, взять их неоткуда, и точка. Такое чудо не сотворит даже Эйвери.

Наконец Франческа погасила свет в своем кабинете по соседству со спальней. Спускаясь в кухню за стаканом подогретого молока, чтобы быстрее уснуть, она вдруг услышала настойчивый стук капель и увидела течь из маленького слухового окна. Капли ударялись о перила и скатывались с них. Об этой течи они давно знали, Тодд уже несколько раз пытался заделать ее, но от ноябрьских ливней она появлялась вновь. А сегодня устранять протечку было некому: Тодд не ночевал дома. Он постоянно твердил, что Франческе ни за что не удастся в одиночку поддерживать в доме порядок, и возможно, он был прав. Но она считала, что должна попытаться. Даже если протечет крыша или рухнет ей на голову. Что бы ни случилось, на какие бы жертвы ей ни пришлось пойти, расстаться с этим домом Франческа пока не была готова.

С решительным видом она спустилась в кухню, на обратном пути застелила перила полотенцем, чтобы оно впитывало воду. До возвращения Тодда, который обещал приехать утром, ничего другого ей не оставалось. Выходные он, как обычно, проводил у друзей. С такой мелкой протечкой можно было и подождать. Именно из-за этих пустяковых протечек и поломок он спешил продать дом. Ему надоело устранять одну проблему за другой, и он, понимая, что здесь ему уже не жить, не желал владеть недвижимостью, отнимающей слишком много времени. Он торопился сбыть дом с рук. Если же дом удастся выкупить, вместе с ним Франческе достанутся все проблемы, и решать их придется самой. Вздохнув, Франческа побрела наверх, в свою спальню, мысленно пообещав себе завтра же утром позвонить мачехе. Может, она что-нибудь придумает, подскажет решение, которое ускользнуло от Франчески. Больше ей не на что надеяться. Но ей нужен этот дом с дырявой крышей и с трудом удерживающаяся на плаву галерея с выставленными в ней работами пятнадцати начинающих художников. Дому и галерее Франческа отдала четыре года жизни, а теперь, несмотря на все увещевания Тодда и матери, не желала расставаться с мечтой.

Звонок Эйвери на следующее утро дался Франческе легче, чем она ожидала. Разговор не успел начаться, а у нее поднялось настроение. Несколько минут они просто болтали о пустяках и смеялись над очередными уморительными выходками отца Франчески. Во многих отношениях он оставался обаятельным подростком, что очень нравилось Эйвери, и Франческа с возрастом научилась прощать отца за то, что он не в силах вести себя, как подобает взрослому человеку. После этой легкомысленной прелюдии Франческа перешла к делу и посвятила Эйвери в подробности своей ситуации. У нее то и дело перехватывало горло, пока она рассказывала о ссоре и разрыве с Тоддом, о дилемме, связанной с галереей и домом и о том, как она обеспокоена.

— Какая жалость! — с сочувствием воскликнула Эйвери. — Я же чувствовала: что-то у вас не ладится. В последнее время мы почти не видели Тодда.

Точнее, не видели совсем: этим летом Франческа навещала их в Коннектикуте одна. Всякий раз она извинялась за Тодда и находила ему оправдания, но Эйвери не без оснований подозревала, что его отсутствию есть иные объяснения. Генри разделял ее подозрения, но не желал лезть в личную жизнь дочери, которая всегда отличалась скрытностью. «Если у них нелады, она сама расскажет нам, когда будет готова», — объяснил он Эйвери, и та согласно кивнула. Поэтому теперь известие не стало для нее неожиданностью.

— С галереей и бизнесом справиться будет непросто. Галерея приносит большие убытки? — Эйвери размышляла, удастся ли Франческе продать бизнес.

— Вообще-то нет, но мы едва сводим концы с концами. Вряд ли кто-нибудь согласится купить неприбыльный бизнес. Тодд считает, что если бы я подняла цены, то галерея стала бы прибыльной уже через два-три года, но только если я перестану заниматься одними начинающими художниками. На них большие деньги не сделать, а я не хочу торговать картинами знаменитостей. Это совсем другое дело, у меня были иные планы, когда я открывала галерею.

В своих взглядах на искусство Франческа была неисправимой идеалисткой, на что вечно сетовал Тодд. Ему хотелось придать их бизнесу более коммерческий характер, приумножить вложенные в него средства, а Франческа наотрез отказывалась идти на такой компромисс, хотя и понимала, что когда-нибудь придется, и заранее ненавидела себя за это. Она предпочитала художников, серьезно относящихся к искусству, пусть даже неизвестных, а коммерческая живопись была не в ее вкусе, хотя и устраивала Тодда. Совсем недавно она приобрела работы молодого талантливого японца, в котором разглядела колоссальный потенциал. Его первая выставка удостоилась прекрасных отзывов, а Франческа продавала его картины практически за бесценок. Однако она считала, что не вправе запрашивать больше за никому не известного мастера. Выбирая, что и как продавать, она руководствовалась исключительно этическими нормами.