— Если повезет. Если нет, придется продать дом и закрыть галерею. Но я вывернусь наизнанку, лишь бы этого не допустить.

— Какая досада, что ты так прочно увязла в финансовых отношениях с ним! Я всегда знала, что добром это не кончится. — Об этом Талия не уставала напоминать дочери.

— Помню, мама. Но нам казалось, что мы всегда будем вместе.

— Все в этом уверены, пока не разбегутся. И если уж не судьба жить замужем, лучше остаться с отступными и алиментами, чем с разбитым сердцем. — Эту мудрость Талия усвоила твердо, о другой карьере она и не помышляла.

— Жизнь на алименты — это не работа, мама. По крайней мере я такой не хочу. Надеюсь, я все-таки выкручусь.

Как обычно, в первые же минуты разговора мать начинала раздражать ее.

— Почему бы тебе не взять и не продать дом? Без Тодда ты все равно не сумеешь поддерживать его в порядке. Этот сарай разваливается на глазах. — То же самое говорил и Тодд, уверенный, что без него Франческе ни за что не справиться с мелким ремонтом. Она уже решила доказать, что оба ошибаются. — Хотя бы кредитные выплаты тебе по карману? — продолжала расспросы мать, даже не пытаясь предложить помощь. Но Франческу это не удивляло. Беседа развивалась именно так, как она и предвидела, и слова «я же тебе говорила» повторялись в ней, словно припев. Никаких сюрпризов. Мама, как обычно, верна себе.

— Я решила сдавать часть дома, чтобы выплачивать кредит, — нехотя сообщила Франческа.

Ее мать мгновенно пришла в ужас и взвилась:

— Ты спятила? Пускать в дом неизвестно кого, случайных людей! Ты правда решила сдавать комнаты чужим?

— Я хочу сохранить дом, мама, значит, другого выхода у меня нет. Жильцов я буду выбирать осмотрительно, я не собираюсь пускать в дом кого попало. Сначала выясню, кто они такие, а потом подумаю.

— А потом окажется, что у тебя за стеной живет маньяк-убийца, — встревоженно подхватила мать.

— Надеюсь, нет. Я постараюсь подыскать жильцов получше.

— По-моему, затея кошмарная. Ты об этом еще пожалеешь.

— Тогда и напомнишь мне, что предупреждала, — сухо заключила Франческа. Свою мать она знала слишком хорошо. Талия не упускала случая напомнить дочери о том, сколько ошибок она уже совершила и как она, Талия, пыталась предостеречь ее.

— И все-таки тебе следует передумать, — настаивала Талия.

— Не буду, — честно ответила Франческа. — Иначе не сумею выплатить кредит без Тодда. Как только галерея начнет приносить прибыль, я перестану сдавать комнаты. Но пока что выбора у меня нет. Придется стиснуть зубы и терпеть.

И не только чужих людей в доме. Франческа была готова на все, лишь бы сохранить галерею и дом: готова отказаться от уединения в собственном доме ради выплаты кредита, от отцовских картин — ради доли Тодда, но если отец не захочет вложить средства в ее бизнес, все пропало. Об этом даже думать не хотелось.

— Это полное безумие. Теперь я всю ночь не сомкну глаз, буду думать, кто теперь поселится с тобой в одном доме, и переживать.

— Не так страшно, если жильцов будет несколько. Для безопасности троих должно хватить.

— Должно-то должно, но хватит ли — неизвестно. И потом, если они подпишут договор аренды, тебе придется терпеть их все время, пока не закончится ее срок. Даже если эти люди окажутся неприятными, просто выставить их за дверь ты не сможешь.

— Не смогу. Поэтому постараюсь выбрать приятных, — деловито объяснила Франческа.

После этого она постаралась как можно скорее завершить разговор. Ее мать услышала все, что должна была узнать: о расставании с Тоддом, об отчаянных попытках сохранить галерею и дом. Ей незачем знать больше, особенно неприглядные подробности. Мать повела себя в точности так, как предсказывала Франческа: раскритиковала ее, но никакой помощи не предложила. Все-таки есть в мире постоянство.

Со звонком отцу было покончено быстрее и проще. От Франчески потребовалось только пригласить его завтра на обед и услышать, что он принял приглашение. За обедом она и собиралась рассказать ему все, помня о том, что отец гораздо спокойнее и покладистее матери. С отцом они договорились встретиться в его любимом ресторане «Ла Гулю»[1]. Оттуда было близко до его галереи, в этом ресторане он часто бывал и даже считался чем-то вроде местных достопримечательностей, не простым, а знаменитым завсегдатаем. Отец явно был рад звонку.

— У тебя все хорошо? — спросил он перед тем, как закончить разговор. Приглашение встретиться прозвучало неспроста. Отец с дочерью редко бывали вместе на людях.

— Вполне. Завтра обо всем поговорим.

— Ладно. Мне давно не терпится повидать тебя, — галантно добавил он. В шестьдесят пять лет его голос в трубке по-прежнему звучал молодо. Он и выглядел моложе своих лет — впрочем, как и его жена. Франческа считала, что с виду ее матери можно дать намного больше лет, чем Эйвери: лихорадочные поиски нового мужчины придавали выражению лица Талии оттенок отчаяния и, подобно годам, старили ее. Отец держался гораздо свободнее, был дружелюбным и спокойным — благодаря не только характеру, доставшемуся от природы, но и поддержке Эйвери. А личная жизнь Талии зашла в тупик еще несколько лет назад. У Франчески на этот счет сложилась своя теория: ее мать слишком сильно жаждала близких отношений, и это желание проявлялось в каждом ее поступке. Такой урок стоило запомнить, особенно теперь, когда Франческа впервые за пять лет была свободна и могла ходить на свидания.

Эта мысль невероятно угнетала ее, она не была готова даже предположить, что когда-нибудь в ее жизни появятся другие мужчины. Втайне она мечтала о том, чтобы ей больше никогда не пришлось ходить на свидания. Новых отношений она не хотела, жизнь, в которой есть место свиданиям, считала худшей из возможных. Но ей предстояло подыскать себе трех соседей по дому, чтобы раздобыть денег и сохранить его, а со временем вновь начать с кем-нибудь встречаться, если только она не хочет провести остаток жизни в одиночестве. Решение важное, но с ним можно повременить. В конце концов, Тодд пока даже не вывез свои вещи.

Обед с отцом на следующий день прошел без приключений. Он подъехал к «Ла Гулю» в такси как раз в тот момент, когда после краткой прогулки от ближайшей станции метро подошла Франческа. Как всегда, Генри притягивал к себе взгляды: в черно-белом твидовом пальто, купленном в Париже несколько лет назад, с поднятым от ветра воротником, в далеко не новой шляпе борсалино, привезенной из Флоренции, ботинках и джинсах, он выглядел и джентльменом, и художником. Морщины на его угловатом лице сбегали к квадратному подбородку с глубокой ямочкой, которая в детстве завораживала Франческу. При виде дочери Генри просиял и обнял ее. Холодности Талии в нем не было и в помине, всем видом он давал понять, что рад встрече.