— Носки и плащ, — добавил Фима. — Он сказал,что жена купила ему носки не того размера, а плащ дал мне надеть, потому чтопошел дождь; дома я выгладил его и хотел вернуть, но он уже уехал.

— Что еще? — спросил адвокат.

— Две пары чулок и французское белье для моеймамы.

— Зайдите в субботу, — сказал адвокат. — Ядолжен изучить этот вопрос так, чтоб не было сомнений.

— Да, — согласился Фима, — сомнений быть недолжно. Но не в субботу, а завтра. Время дорого.

— Молодой человек, — сказал адвокат.

— Дружба дружбой, а служба службой, — сказалтогда Фима. — Вы даете мне эту консультацию и получаете гонорар по высшейставке. Ставку назовете сами.

Адвокат сдвинул очки на лоб. Фима вынул изкошелька полученную вчера зарплату и положил на стол. На ближайшие две неделиони с мамой оставались с сорока копейками.

— Хорошо, — сказал адвокат. — Завтра в шесть.

— Подарки являются моей собственностью?

— Безусловно.

— Я могу их выкинуть?

— В первую же урну.

— Могу подарить?

— Первому встречному.

— Могу продать?

— Ага… Вероятно.

— Что значит — вероятно? Это мои вещи или нет?

— Вас интересуют статьи о спекуляции?

— А где вы тут видите спекуляцию?

Адвокат закурил Фимину папиросу и улыбнулсявошедшей с сеткой жене.

— Идишекопф, — ласково сказал он, кивая наФиму. — Мать этого мальчика не умрет от нищеты.

Вот так в городе Ленинграде летом пятьдесятседьмого года в голове молодого и нормально задавленного жизньювосьмисотрублевого инженера и вполне типичного еврея Фимы Бляйшица родиласьгениальная идея фарцовки.

Название это родилось позднее, и не у него, ноназвание его мало заботило, потому что Фима был нормальным советскимматериалистом и прекрасно знал, что было бы дело, а название ему всегданайдется.

Нет, и до него, разумеется, всю жизнь скупалибарахло у иностранцев и толкали его на барахолках и среди знакомых, но онпервый подошел к проблеме серьезно и научно. Он первый исчерпывающе выяснил,что в уголовном кодексе нет статей, карающих за получение денег по дивноймодели, безукоризненно им отшлифованной.

А также, будучи молодым, умным и энергичнымчеловеком с высшим образованием, изучавшим также и политэкономию по Марксу, онпрекрасно понимал важность первым реализовать ценную идею и перспективумонополизации рынка и эксплуатации чужого труда.

Взрывчатая энергия свершений и карьеры, глухозапертая Законом в его курчавой голове и узкой грудной клетке, обрела выход инаправление и всепробойной струей ударила наружу.

Назавтра он, во-первых, назанимал у всех, когомог, полторы тысячи рублей — по десять, пятьдесят, сотне, — «до получки»,срочно «на костюм»; и, во-вторых, записался в бригадмил, то бишь в народныедружинники, о чем и получил полезные красные корочки.

Первого своего фирмача он разбомбил вЭрмитаже, в нижнем гардеробе у выхода, рядом с туалетом. В том тесном и летучемстолпотворении за каждым уследить невозможно, контакт выглядел естественно иневинно, и заход вдвоем в туалет никак не может выглядеть специальным умыслом.

Группу он отметил, определяя английскийэкскурсовода, в малых голландцах, наслаждаясь искусством следом за ними, непялясь и не приближаясь. Выцелил добродушного на вид парня под тридцать,рассеянно обогнал их перед лестницей, подождал в гардеробе, поправляя прическуперед зеркалом за женскими спинами.

— Сори, — сказал он, попятившись и ненарокомслегка толкнув парня.

— Сори, — приветливо улыбнувшись, в своюочередь ответил тот.

Фима, сияя доброжелательством ему в глаза,краем зрения зацепил галстук и сделал потрясенное лицо.

— Ар ю фром Парис? — умирая от восторга,спросил он непосредственно у галстука.

— Ноу, фром Свиден, — ласково ответилвладелец.

— Зис ван из май оулд дрим, — мечтательнопожаловался Фима галстуку. — Свиден из вандерфул кантри, ай ноу. Ай вонт мэйк юлитл призент фром Раша. Хэв ю ван минит?

Швед покосился на дам из своей группы,выстроившихся в хвост привычной советской очереди, загибающейся в женскийтуалет, и отвечал утвердительно, что он хэв.

Фима чуть заметно подмигнул, чуть заметнодвумя пальцами за рукав задал ему секундно направление в мужской туалет, тамвнутри тоже была очередь, и он небрежно, как бы одной рукой уже расстегиваяштаны, другой сунул шведу семерную матрешку.

— Оу, сэнк ю вери мач, — рассыпался донельзясчастливый швед.

— Нот ит ол, — печально ответил Фима галстуку.— Из ит вери експенсив синг фор ю? Ченч, иф ю пли-из, ее?

Швед секунду поколебался, наметив движениеруки к галстуку — не то щедрое, не то наоборот, защищающее.

— Фор э мемори оф ауэ мэн френдшип, — сосдержанной мужской грустью расставания произнес Фима и отвел полу пиджака,показывая торчащую из внутреннего кармана бутылку водки.

Швед узнавающе посмотрел на водку и приязненноулыбнулся. Не то он решил, что это тоже презент, не то вознамерился выпитьсейчас тут же безотлагательно, но как-то храня во взгляде память о бутылке,щедрым запорожским жестом сдернул галстук и удивленно обернулся: галстукбесследно исчез вместе с Фимой.

Достоявшись в очереди на мочеиспускание, шведс постепенным приятным облегчением подумал о загадочной русской душе и исчез,первая ласточка, из Фиминой судьбы и тем самым из нашего повествования. Экаяжалость, что История не донесла до нас имени первого объекта того громадногобизнеса, который именуется фарцовкой.

Фима же, небрежно при выходе нацепив галстукна собственную шею, как бы приводя себя в порядок после духоты и толкотнимузея, погулял небрежно в Александровский сад и шлепнулся на скамью у памятникаПржевальскому.

— Это тебе не верблюдов доить, — сназидательной покровительственностью сказал он памятнику.