— Мама, — сказал он, — я хочу отдохнуть. Еслипозвонят — проводи ко мне.

На суде, уже после его последнего слова,расстрел шел однозначно, судья не выдержала:

— Ну скажите, за что вы все-таки его убили?

— За шляпу, — ответил Фима.

Родом Марина была из Соснового Бора, а это нетак чтобы совсем Ленинград, а вроде бы и сливающийся с ним городок сам по себе.И, как все небольшие городки-районы, скучноватый и известный его жителямнасквозь, каждый как на стекле: кто пьет, кто гуляет, кто сколько зарабатывает.

Тускло и занудно в таком месте красивойдевочке, которая почуяла себе цену и возмечтала такую цену от окружающей жизниполучить. Либо правильный двухсотрублевый муж с семейной круговертью, либоразведенный коньяк и дрянная группа в местном кабаке-стекляшке. Жизнь…

Марина была девочка не так чтобы оченькрасивая, но при всех делах, без изъянов и с известным шармом. В общем, накрепкую четверку: ножки стройные, личико овальное — милая блондиночка, и даже смыслью в глазах.

Мысль эта была о том, что жизнь дерьмо, и надокак-то устраиваться, чтобы получить от нее удовольствие и чтоб не быломучительно больно за бесцельно прожитые годы.

В пятом классе ее начали на переменах хвататьза красиво развитые вторичные женские половые признаки, норовили и запервичные, к седьмому классу она прониклась своим женским предназначением,потому что больше-то проникаться ей было нечем, не считая комсомольскойидеологии.

С восьмого класса Марина стала гулять. Илитрахаться, — какой оборот вам больше нравится. Ей нравилось и то, и другое: вмакияже, в попсовом прикиде, канать по центру с видным, хорошо одетым мальчикомстарше нее, и чтоб он мог любому дать по морде и имел бабки красиво поужинать вкабаке.

А еще в идеале чтобы — цветы, шампанское имашина. Это кайф; чего еще-то.

И хорошо покувыркаться в койке для нее былосостоянием желанно естественным; и то сказать, развитая женщина в пятнадцатьлет — чего ж тут неестественного. Ей нравилось свое красивое тело, и красивоемужское тело, и наслаждение, и тот прекрасный и волнующий смысл, который онопридавало — еще в перспективе — самым невинным словам и поступкам.

Мать пару раз, вопя на весь двор: «Я тебяотучу блядовать!!», таскала ее за волосы и лупила по щекам, согласно канонамздорового народного воспитания, пока не смирилась с судьбой, вспомнив,вероятно, что смирение есть первейшая христианская добродетель, особенно когдавсе равно ничего не получается изменить. Ей некогда было убиваться поведениемдочери, ей работать надо было и дом держать. А отец как пил, так и продолжал,и, жутко матеря шлюху-дочь, про себя, естественно, мечтал отодрать ее подруг.

— Ты думаешь, сука, как дальше жить будешь?!

— Думаю.

— И что же ты думаешь?!

— Или на панель, или замуж. Прокормлюсь. Засто рублей работать не буду, не волнуйтесь.

— Что ж это ты за сто-то не будешь?

— Да на одну косметику и белье больше уходит.

— Ах, вот как! А что ж ты умеешь делать-то,что сто рублей тебе уж и мало?!

Марина ответила, что она умеет делать. И этоона действительно умела, все парни знали и друг другу рассказывали.

И ее даже никак нельзя было считать порочной.Естественная, как дитя природы, цветок на городском асфальте. Даже милая.

Разумеется, она довольно быстро залетела, тобишь забеременела, и неделю в ужасе прорыдала по ночам. От мальчиков она недождалась сочувствия: «А я что у тебя, один был?..», а от родителей уж не могларассчитывать дождаться понимания: «Ну что, нагуляла пузо, шлюха?!»

Разумеется, в женской консультации онавстретила внимания и такта не больше, чем встретит окурок в пылесосе, если емупонадобится справка о простуде. «Уже третья школьница сегодня…» — сказала уумывальника за занавеской врачиха медсестре. «Дорвались до сладкого. Ничего,теперь узнает, что это такое», — ответила сестра.

Марина узнала. В абортарии, будничном, какочередь за водкой, на нее цыкнули, наорали, без всякого наркоза выпотрошили,как курицу: «Следующая!» — равнодушно, как к животному, и брезгливо, как кпадали.

Плывя от смертной тоскливой боли, она доползладо туалета, непереносимо хотелось курить, затянулась под форточкой, вспомнила срезанувшей жалостью к себе, как варилась заживо в горячей ванне с горчицей,пережигая нутро водкой, надеясь избавиться так, без кошмарной операции, и сдикой ненавистью, расчетливой злобой подумала о них, которым кататься, несаночки возить.

Но и саночки, как известно, бывают разные.

Потому что вскоре она подцепила триппер, ужэто как водится, уж без этого тоже не бывает, и снова сполна прошла весь кругмучений и унижений. И «приведите сначала всех партнеров», и «сообщим в школу поместу учебы», и «вы несовершеннолетняя, придите с родителями».

И после этого с циничным мазохизмом ощутила усебя на лбу соответствующее клеймо.

И тут-то ее и прихватил Карла, решив, что онауже вполне созрела для работы.

Карла содержал нормальный публичный дом.

То есть дома как такового не было, а былополтора десятка девок, которых подкладывали в местной гостинице подкомандировочных и летчиков, приезжающих из ближнего гарнизона на выходныепопить с удобствами водки.

Марина трепыхнулась, но ей врезали по почкам,показали бритву, изнасиловали втроем, и объяснили, что выбор ее — или бытьизуродованной и носу из дому не показывать, или гулять сейчас спокойно втридцать восьмой номер и спать с приятным нестарым парнем.

— А деньги?

— Тебе за удовольствие еще и деньги?

— А деньги получаем мы, лапочка. Будешь хорошосебя вести — будешь всегда иметь на тряпки и такси.

И полтора года, проклиная судьбу и всеспокойнее привыкая к ней — «нормально», — Марина ишачила на Карлу, за червонецс ночи да иногда премии от щедрот. Из дому она давно ушла, снимала квартирувдвоем с подругой по работе.