с природой — своими ногами, в палатке, по компасу и джипиэсу. Зашли в поселковый магаз. Охренели ещё больше. Задним числом пожалели, что не стали закупаться в Бодайбо. Зато сразу перетёрли с хозяином насчёт дороги. Оказалось, можно проехать на машине до Хомолхо, а там оставить транспорт и около сорока километров пешком.

Утром выехали на два часа позже намеченного, потому что ждали свежего хлеба в пекарне. Обещали к шести, но ночью отключили электричество, поэтому выпечка поспела лишь к восьми. Попробовав свежую корочку, единогласно решили, что ждать стоило. Хлеб оказался вкуснейший, не зря его так хвалили местные.

Переправились на пароме «Свирепый» через золотую речку Жую и к обеду добрались до не менее золотой речки Хомолхо. Отсюда дорога уходила в сторону от нужного направления, поэтому дальше предстояло пешком. Собственно, здесь и начался судьбоносный поход, который принёс такие перемены в моей жизни.

Первым делом переправились через Хомолхо. Речка оказалась довольно тёплой, поэтому рюкзаки, одежду и главное двенадцатизарядную Сайгу упихали в герметичные мешки, и спокойно перешли по пояс вброд. Заодно искупались. Правда, пауты радостно приветствовали нежданных гостей, поэтому от воды поспешили отойти подальше. Но в лесу их сменил вездесущий гнус. Кто бывал в тайге, тот знает, что хуже этой пакости нет. Всякие пшикалки от нечисти помогали ненадолго, а после тучи мелкой мошки́ норовили самоубиться в носу или в горле. Особо зловредные проникали под плотно прилегающие воротники и манжеты и резвились там вволю, оставляя после себя целые дорожки зудящих укусов. Вскоре каждому досталось по шикарной блямбе на губе или глазу. У Макарыча перекосило рот, Лёха щеголял отёкшим веком. А меня, как особо вкусного, цапнули сразу везде, получился чуть-чуть несимметричный якут с губами-плюшками.

— Ну и рожа у тебя, Шарапов, — каждый раз шутил одноглазый Лёха. Даром, что моя фамилия отличалась от легендарного сыскаря всего одной буквой — Шарипов, что с давних пор служило темой дружеских подначек и приколов.

Поскольку зеркал с собой не имелось, то запечатлели друг друга на телефон. Будет что вспомнить.

Палатку на ночь окурили антикомариной спиралью и наглухо закрыли ещё во время установки, поэтому спали довольно спокойно. Сайга под рукой тоже способствовала спокойному сну.

На утро вышли бодрячком, однако через час уже пыхтели и отдувались — ни дороги, ни толковой тропы. Шли вдоль Хомолхо. Попадались звериные следы у водопоя. От копыт, мягких лап и когтей с ладонь. У меня прямо под лопаткой засвербело, даром, что карабин нёс я.

— О, дяденька недавно ходил, — как можно равнодушнее протянул я.

— Какой дяденька? — не понял Макарыч.

— Большой. С нас троих размером, судя по следам.

— В смысле, медве… — начал остолоп. Договорить не дали. В тайге мишку по имени называть — накликать.

— Ага, он самый. Ты, Саня, Сайгу-то зарядил?

— Не сцы, в полной боевой готовности идём.

Палец чесался снять карабин с предохранителя, но пару раз оскользнувшись на мшелых корнях, решил не рисковать. Вряд ли косолапый караулит нас в засаде, издаля услышим, а случайно зацепить спусковой крючок при падении — это запросто.

— Смотрите не только под ноги, но и по сторонам. Ну так, на всякий случай.

К полудню все были мокрыми от пота, и по сторонам уже мало кто поглядывал. Тропа была размыта дождями, кое-где почва качалась так, будто под слоем мха ничего нет. Встретилась небольшая осыпь.

— Ну чё, рискнём? — сплюнул Макарыч, прицениваясь, как половчее добраться до противоположной стороны.

Лёха прищурился, глянул на поток, жадно омывающий основание осыпи, наверх, куда уходила осыпь. Края не видать. Деловито размотал бухту памятной верёвки, однажды уже сослужившей службу, и начал привязывать один конец за пояс, второй за лиственницу на краю.

— Значит, так. Я иду первым. Пока не буду на той стороне, никто за мной не идёт, ясно?

— А нам что делать? — поинтересовался любознательный Макарыч.

— Думать, как вы меня обратно втаскивать будете, если что.

И он пошёл. И спокойно прошёл. И всего пара килограмм камешков скатилась из-под его ног. Верёвку он на своей стороне также привязал к дереву, так что, держась за неё, спокойно прошёл и я. Макарычу велели забрать конец верёвки с собой, обвязавшись, как это делал Лёха. Но Макарыч не был бы Макарычем, если бы не встревал в мелкие и крупные неприятности там, где их быть не должно. Убедившись, что мы, как более крупные, перед ним прошли без видимых усилий, он намотал верёвку на руку и ступил на осыпь. Первые метры всё шло гладко. А потом его нога соскользнула, и за ней сдвинулась вся осыпь. И весь Макарыч в темпе поехал вниз. Центр тяжести в лице рюкзака развернул его спиной к воде. Рука с намотанной на неё верёвкой единственная не поехала, а дёрнулась, натягивая эту самую верёвку и чудом не вывихнувшись из суставной сумки, но благодаря ей в нашем распоряжении оказалась пара секунд. Я, стоявший ближе, мёртвой хваткой вцепился в эту несчастную руку, с которой уже соскальзывали кольца верёвки. А Лёха, на наше счастье дожидавшийся без рюкзака, вцепился в меня, и выдернул обоих на твёрдую землю.

Пострадавший Макарыч стонал, держась за плечо, Лёха шарил в поясной сумке в поисках валидола, а я пытался отогнать от себя видение летящего в реку Вовки. Видение не отгонялось, а прокручивалось по кругу, как в дурных роликах с тиктока.

— На, под язык, — воздвигся надо мной Лёха, протягивая таблетку. Пришлось взять.

— Вставай, птыц! — перешёл он к Вовке. Ощупал тому руку и плечо, вынес вердикт: — Жить будешь! Сейчас намажем, руку побережёшь. Если к вечеру не опухнет, считай повезло.

После этого случая Макарыча вели под конвоем — в середине.

Завидев следующую осыпь — вдвое шире предыдущей, — дружно матерились минут пять. Потом, не сговариваясь, полезли наверх. Что-то там виднеется, Макарыч, как самый зоркий утверждал, что это поваленная лесина. Оставалось надеяться, что по ней можно будет перебраться на другую сторону.

Что сказать? Перебрались, конечно. Где на карачках, где ползком. Изгваздались в пыли и смоле. Лесина цеплялась за жизнь расколотым стволом и «плакала» янтарными липкими слезами.

Был в этой ситуации и профит. С высоты, на которую мы были вынуждены забраться, рассмотрели большую поляну и строения на ней. Якутское зимовьё! Если не тормозить, до темноты успеем.

Успеть-то успели, только зря спешили. В зимовье было пусто и воняло затхлостью. На полу, приподнятом на добрый