Возможно, если бы хоть что-то из этого не случилось, я бы не выехал на Принстонский бульвар в ту самую секунду, когда черный внедорожник вылетел из-за слепого поворота и понесся дальше, игнорируя знак «стоп».

Вот почему, интересно, при описании аварии употребляют словосочетание «машина получила удар»? Как будто один автомобиль наносит другому апперкот. Я лично сначала получил удар от подушки безопасности, потом – от руля, затем – от водительской дверцы и от той штуки, в которую упирается колено.

Казалось, приложился я обо все, что только можно. От скрежета заложило уши. Из-под капота несло жженой резиной и пахло металлом, двигатель заглох. Ребята с вечеринки – авария произошла недалеко от дома Бейдекера – высыпали на лужайку, и сквозь идущий от двигателя дым я видел, как армия девчонок в легких платьях, подняв мобильные, сосредоточенно фоткает место происшествия.

А я сидел и хохотал, целый и невредимый, потому что я бессмертный столетний вампир.

Ну ладно, это я снова прикалываюсь. Было бы здорово, если бы я махнул рукой на произошедшее и укатил домой, как тот козел на внедорожнике, который даже не остановился, врезавшись в мой «БМВ-Зет-4». Если бы все присутствующие на вечеринке не слиняли в панике, чтобы копы не загребли их за распитие алкоголя. Если бы Шарлотта или хоть кто-нибудь из моих так называемых «друзей» остались, чтобы сопроводить меня в машине «Скорой помощи», а не бросили одного в полубреду от боли. И если бы моя мама не примчалась в отделение неотложки во всем блеске своих самых дорогих украшений и со следами помады на зубах.

Забавно, да, что в памяти засела такая ерунда? Мелкие, незначительные детали посреди масштабной катастрофы.

О дальнейшем мне рассказывать не особенно хочется, и, надеюсь, вы меня за это простите. Вспоминать и переживать это снова нет никакого желания. Бедная «бэха» была угроблена, как и все остальное в моей жизни. Врачи сказали, что запястье заживет, а вот с ногой дела плохи. Коленная чашечка безнадежно раздроблена.

Однако эта история не о дне рождения Тоби и не об аварии после вечеринки у Джонаса. Нет, она совсем о другом.

Есть такой метод в органической химии, называется «ретросинтез». Вам дается задача с веществом, которого не существует в природе, и решить ее нужно с конца цепочки: проделать обратный путь, шаг за шагом выясняя, из чего это вещество образовано. Если задача решена правильно и уравнение реакций для цепочки химических превращений составлено верно, то в нем невозможно отделить вопрос от ответа.

Я по-прежнему считаю, что в жизни любого человека, какой бы заурядной та ни была, в какой-то момент происходит трагическое событие, после которого случается все самое важное. Этот момент – катализатор, первый шаг в решении уравнения. Однако он сам по себе ничего не дает. Результат определяет то, что следует за ним.

ТАК КЕМ ЖЕ Я СТАЛ после произошедшей со мной личной трагедии? Сначала – паршивцем по отношению к воркующим и жизнерадостным медсестрам. Затем – чужаком в собственном доме, временным жильцом гостевой комнаты внизу. Инвалидом, если хотите, пусть и нет слова хуже этого при описании человека, идущего на поправку.

Хотя постойте. Это слово как раз таки мне подходило. Только не в физическом, а в личностном смысле. Я потерял самого себя. Был когда-то Эзрой Фолкнером, «золотым мальчиком», а теперь стал никем. Того, кем я был, больше не существовало. Объяснить почему?

Я никому об этом никогда не рассказывал, но в последний летний вечер перед двенадцатым классом я ездил на Иствуд-хай. Было поздно, около одиннадцати, и родители уже спали. Темные дороги нашего живописного жилого комплекса навевали ощущение одиночества, как это обычно бывает в пригороде ночью. Казалось, клубничные поля по одну сторону дороги тянутся на мили вперед. Однако от фермерских земель мало что осталось – лишь небольшая апельсиновая роща напротив китайского торгового центра да платаны, растущие в плену разделителей полос движения по середине дороги.

Когда проживаешь в жилом комплексе из шестиспальных домов «в испанском стиле», а всего в полумиле вниз по дороге горбатятся на клубничных полях нелегалы-мигранты, порой на ум приходят тягостные, удручающие мысли. Особенно если едешь мимо этих полей каждое утро по дороге в школу.

Иствудская старшая школа расположена почти в самом конце северной части города Иствуда, штат Калифорния, и гнездится в предгорьях, точно крепость с фасадной отделкой. Я припарковался на учительской парковке. А почему бы нет, блин? По крайней мере так я сказал себе. На самом деле это был не бунт, а проявление слабости – учительская стоянка находилась практически прямо у теннисных кортов.

Над стеной плавательного комплекса поднимался легкий туман от хлорки, обслуживающий персонал уже расставил наверху, у кофейных столиков, пляжные зонты. Мне видны были их силуэты, клонившиеся под разными углами.

Я открыл ключом входную калитку своего любимого теннисного корта и подпер дверь спортивной сумкой. Ракетку я не держал в руках несколько месяцев. Она была точно такой, какой я ее помнил, с отклеившейся местами обмоточной лентой. Судя по вмятинам на ободе, ее пора было менять. Чего, конечно же, не случится. Новой ракетки у меня больше не будет. Никогда.

Бросив трость на землю, я похромал к задней линии корта. Мой физиотерапевт пока запрещал мне даже садиться на велотренажер, и лечащий врач скорее всего не одобрил бы задуманного, но плевать я на это хотел. Мне нужно было понять, насколько все плохо, увидеть самому, правы ли все врачи в том, что моя спортивная карьера завершилась. «Завершилась». Как будто последние двенадцать лет моей жизни сродни уроку физкультуры, который завершил прозвеневший звонок.

Я достал мяч и приготовился к мягкой подаче – простенькому удару, которым пользуюсь, чтобы не совершить двойной ошибки. Затаив дыхание, высоко подкинул мяч и ударил по нему ракеткой. В руку отдало легкой, но терпимой болью. Мяч приземлился четко в центре площадки. Я целил в задний правый угол. Не страшно.

Я встряхнул запястьем и поморщился, ощущая скованность от ручного бандажа. Снимать его я не стал – не такой дурак.

При второй подаче я ударил по мячу наклоненной ракеткой, придав ему легкое вращение. Сила удара повлекла меня вперед, и, споткнувшись, я нечаянно перенес вес на больную ногу. Колено прострелила острая боль.

К тому времени, как она поутихла, сменившись привычной, никогда не покидающей меня ноющей болью, мяч неслышно подкатился ко мне и словно в издевке остановился у ног. Моя подача не удалась. Мяч даже не пролетел над сеткой.

Все стало ясно. Я оставил мячи на площадке, сунул ракетку в спортивную сумку, застегнул молнию и поднял трость. Что я вообще тут делал?

Когда я закрыл калитку, пустые здания кампуса уже накрыла густая тень гор. Темнота навевала чувство тревоги. Однако бояться, конечно же, было нечего – нечего, кроме первого школьного дня, когда мне придется встретиться с теми, кого я все лето избегал.

Школа была моим вторым домом – местом, где все меня знали и где я, казалось, никогда не мог оплошать. Как и теннисные корты, на которых я играл с девятого класса, войдя в состав школьной команды. Здесь – между аккуратными белыми линями, разграничивающими травянисто-зеленые прямоугольники, – я находил покой.