Элрой не знал, но более глупой затеи он представить себе просто не мог.

Тем не менее, он его искал тоже. Как и все. Но, как и все – хотел найти его первым.

Он качнул головой. Это давало еще один шанс на выживание, как он считал.

– Кто его знает? – Элрой встал и подбросил в печурку пару щепок. – Может быть, в его автобусе не слишком много пустых кресел, и будет лучше, если он успеет первым вскочить на подножку.

Он посмотрел на Эльзу.

– Хорошо бы с ней вместе…– Но, работа требовала действий и он действовал.

– Что в нем еще необычного, Эльза? – повернулся он к девушке. Эльза, опьянев от еды и спиртного, спала за столом, уронив голову на сложенные руки.

Он потряс ее за плечо. Даже для того, чтобы уложить ее в постель – нужно, чтобы она поднялась. Платье Эльзы нужно было просушить. Раздеть он ее сможет только, если она поднимется на ноги. «Простуженному» лучше спать голым под толстым теплым одеялом.

– А? – Эльза с трудом подняла голову от сложенных рук. Элрой приподнял ее слишком легкое тело за подмышки, поставил на ноги и стал стаскивать с нее темное платье.

Светлого давно никто и ничего не носил. Наверное, даже не потому, что настроение в Дождь было не слишком «светлым», а по банальной причине вечной грязи и сырости. На «темном» – грязь была не так заметна.

Элрой снял с Эльзы платье. Повесил на веревочку над печуркой. Усадил на кровать и стал стаскивать сапоги. Они были ей малы и снимались с трудом.

– Что в нем было необычного кроме фотоаппарата? – Элрою удалось стащить сапоги, и он поставил их ближе к печке. За сутки должны были просохнуть.

Эльза упала головой на подушки и ровно задышала. – Элрой посмотрел на часы.

Отчет. Начальство потребует отчет о проделанной за неделю работе, в противном случае – следующие семь дней он проведет голодным. Он посмотрел на девушку. И Эльза тоже.

Потребует через десять минут. Он потряс Эльзу за плечо.

– Что в нем необычного еще, Эльза? – почти прокричал он ей в ухо.

– Пальто сухое. – Едва слышно прошептала девушка, натянула одеяло на голову и тонко засопела, провалившись в полуобморочный сон.

– Сухое пальто – пробормотал Элрой. Залез под стол. Достал бутылку с «виски», с трудом выдернул пробку и сделал длинный глоток.

– Сухое пальто под Дождем, кто мне поверит?

Элрой, неожиданно для себя, вскочил и стал шарить по карманам плаща Эльзы.

Вытащив небольшой квадратик пластика с ярко желтым кружком в разводах посередине, бросил его на стол.

– Значит. Этот ненормальный успел ее сфотографировать и отдать фото.

Он не обратил внимания и на то, что фокус фотоаппарата совсем не совпадал с тем, что он снимал.

Внутри желтого круга четко проступали геометрические фигуры, которые он где то уже видел.

Он бросился к столу и стал быстро перелистывать страницы летописи одну за другой.

Перелистав их с пару десятков, он уперся взглядом в рисунок на одной из них полностью совпадающей с рисунком на фото из кармана Эльзы.

Он означал – «пустая чаша».

Дословный перевод на английский. Что подразумевали под этими словами те, кто переписывал, или переводил книгу с ассирийского языка на язык аккадский, Элрой не понял.

Он взглянул на часы. До звонка из департамента оставалось четыре минуты.

Докладывать было нечего.

Элрой скрипнул зубами, и выдернул телефонный провод из розетки.

# # #

– Эй, лейтенант! – Водитель, которого уже никто не называл афроамериканцем, всем было плевать – какого цвета у тебя кожа и сколько у тебя зубов. Хотя – нет. К коже претензии были.

Она должна была быть, по крайней мере, без признаков порезов или царапин.

Все избегали любых контактов. Тем более с кровью или слюной. Где то верещали об этом по телевизорам, которые еще работали каким-то чудом. Где то между джазом и рок-н-роллом по радио втискивались сообщения комитета департамента Спасения о необходимых медицинских мерах для выживания.

– Чего тебе? – Отозвался лейтенант в длинном кожаном хромовом плаще. Такие плащи выдавали далеко не всем, и снисходительный тон он мог себе позволить.

– Я вас раньше по патрулям двоих возил. Элрой кажется. Теперь он что? Все? – Водитель, поглядывая через решетчатую дверь микроавтобуса, провел большим пальцем по горлу.

– Дождь?

Офицер пожал плечами.

– Скорее всего – обрыв провода на линии. Спит, наверное. Очухается, позвонит с другого номера, или дотопает ножками.

– Парень крепкий, а жрать хочется всем. Деться то ему все равно некуда, как и многим, собственно.

Лейтенант достал из кармана черствую булку хлеба. С трудом отломил половину и стал жевать, играя желваками на скулах.

Водитель, сглотнув слюну, отвернулся к своим педалям. Объехать нужно было, как обычно – половину города, собрать всех тех, кто называл себя Спасителями Мессиями и еще черт знает кем, и отвести в «Дом на берегу».

Дом на берегу, на самом деле стоял у самой кромки пляжа. Потому, что вода подобралась к его порогу совсем близко. Поэтому, его так и называли. Обычного почтового адреса у него не было.

Старый, полузаброшенный сарай, единственным достоинством, которого были крепкие стены и не протекающая кровля.

Раньше там была конюшня.

Теперь туда свозили всех, кто считал, что он в состоянии спасти планету.

Идиотская работа, но за нее платили. Пусть и бобами, но все таки платили. Приходилось работать. Как ни крути.

Что-то писать в докладных, каким-то образом отчитываться.

Отчитывались в основном количеством.

Всех Мессий свозили в «Дом на берегу» на десять дней.

Если ни один из них был не в состоянии внятно объяснить, как он будет делать, то, что обещает – его «выпускали в поле».

Просто оставляли рано утром, когда еще попадались прохожие на одном из оживленных перекрестков.

Милостыню уже никто не подавал. Подавать ее было особенно нечем, но старую тряпку на плечи для того, чтобы не замерзнуть под Дождем, кто – то еще мог подарить.

В департаменте – эту процедуру гордо называли «Милосердием», хотя многие говорили, – что утопить этих бездомных в заливе было бы милосерднее, и для бездомных, и дешевле для самого департамента.

Сейчас этих проходимцев было четверо. Почти одинаково обросших грязных и худых.

У одного разве, что горели глаза взглядом религиозного фанатика.

– И взял он каждой твари по паре.

Он называл себя Ноем и делал кораблики, если находил бумагу. Дерево и инструменты ему никто не давал.

Его можно было выпустить сразу, но по протоколу ему полагались десять суток приличной жизни в Доме на