— Так на них же атомная бомба, — сказал Дерри, — по существу совсем готовая!

Как объяснил эксперт комиссии, под этим он подразумевал не бомбу, испытанную в Аламогордо, и не первую попытку в Хиросиме, а бомбу имплозивного типа, третью и самую важную из ряда произведенных во время войны, — ту, что сбросили на Нагасаки[1].

История знает немало прецедентов, когда шпионаж использовался с целью раздобыть секреты нового оружия, но теперь это было в каком-то смысле оружие совсем иного типа и в каком-то смысле шпионаж совсем иного рода. Атомная бомба прозвучала сигналом к тому, чтобы на продолжительное время опустить занавес над новой мировой войной; молнии самого Юпитера не могли бы прогреметь громче, чем взрывы атомных грибов, стершие с лица земли японские города. Международный характер, высокая стоимость и секретность проекта по высвобождению скрытой в материи энергии и применению ее в военных целях производили ошеломляющее впечатление. Американцы стали считать бомбу чем-то вроде своего амулета, который должен отодвинуть очередную мировую войну на неопределенно долгий срок. Поскольку применение атомного оружия дало японцам возможность сохранить лицо, не совершая харакири всей страной, и принудило их к капитуляции, в США считали, что бомба способна и в будущем остановить любого потенциального агрессора. Национальный оптимизм преувеличил потенциальную степень неуязвимости. Однако и более осмотрительных граждан можно извинить за то, что они примкнули к остальным, ведь даже генерал-майор Лесли Ричард Гровс, военный руководитель «Манхэттенского проекта», под чьим крылом создавалась бомба, не думал, что другие страны сумеют воспроизвести ее в той или иной степени раньше 1960 года. На менее радужные прогнозы отдельных ученых никто не обращал внимания. Поэтому в 1949 году, когда объявили, что Россия произвела атомный взрыв, эта новость стала для большинства американцев огромным потрясением. Последовавшие затем разоблачения шпионов, окутанные туманом тайны, некоторых травмировали так, что они потеряли дар речи. В обществе распространилось ощущение беспомощности и поражения, которое легко понять, но трудно оправдать, учитывая все факты.

Сам масштаб военных мер предосторожности, принятых сотрудниками служб безопасности числом 250 человек, находившихся под непосредственным руководством генерала Гровса, на первый взгляд, должен был гарантировать соблюдение секретности. Среди них были обычные меры: проверка сотрудников, цензура корреспонденции на предприятиях и распределение информации по отдельным участкам работы. Были и экстраординарные меры: от присвоения иностранным физикам псевдонимов, например Бор назывался Бейкером, а Ферми — Фармером, до частной больницы, куда помещали отдельных сотрудников, не выдержавших такого напряжения. Было построено несколько секретных городков, чье общее население превышало 150 тысяч человек. Рассказывали — когда стало можно рассказывать, — что во время войны пожарные из других районов не могли приехать на пожар в Оук-Ридже, потому что у них не было разрешительных документов, или что Гарри Трумэна, тогда сенатора от Миссури, расследовавшего растрату государственных средств при выполнении военных контрактов, охранник не пустил на плутониевый завод в Хэнфорде и доверительно рассказывал ему, будто там производят жевательную резинку, и что доктору Роберту Оппенгеймеру, научному руководителю работ в Лос-Аламосе, в 1944 году пришлось указать на свидетельстве рождения своей дочери Тони странный географический пункт: Сельская местность, округ Сандовал, штат Нью-Мексико.

Джон Кэмпбелл, пионер и патриарх писателей-фантастов, в литературном смысле разрабатывал тему атомных бомб уже десять лет, как вдруг однажды к нему явилось ФБР и в интересах национальной безопасности потребовало это прекратить. Кэмпбеллу пришлось немало поспорить, прежде чем удалось убедить власти в том, что столь резкий и беспричинный отказ от любимой темы вызовет большие подозрения. Исходя из тех же соображений, в начале войны генерал Гровс позволил, как обычно, переправить небольшое количество соединений урана в Россию, чтобы внезапный запрет не вызвал ненужных вопросов.

США, сознавая свой туз в рукаве, способный побить любую другую военную карту, безмятежно вошли в послевоенный период. Из-за этого разоружение страны, возможно, было излишне поспешным и широким. Вероятно, это даже сказалось на внешней политике. Потсдамская конференция состоялась примерно через неделю после взрыва в Аламогордо. 24 июля 1945 года в Потсдаме президент Трумэн сказал Сталину, что США разработали беспрецедентно мощное оружие, которое при необходимости может быть использовано против Японии. Бывший госсекретарь Бернс рассказал об этом в своей книге «Откровенно говоря» (Speaking Frankly):

«В ответ Сталин только заметил, что рад услышать о бомбе и надеется, что мы ее применим.

Меня удивило равнодушие Сталина. Я решил, что он не осознал всей важности изобретения. Я думал, что на следующий день он запросит у нас дополнительную информацию. Он этого не сделал. Позднее я пришел к выводу, что, поскольку русские держали в секрете свои военные разработки, они сочли неуместным расспрашивать нас о наших».

У чрезвычайной внутренней секретности в СССР была и другая сторона: интенсивная шпионская деятельность за границей; но, очевидно, такая возможность не приходила в голову государственному секретарю США. Когда зимой 1945/46 года прогремело разоблачение шпионской сети в Канаде, оно дало Соединенным Штатам шанс стряхнуть с себя иллюзию о волшебном секретном оружии. Но шанс был потерян, главным образом по той причине, что американские руководители не хотели ставить под угрозу усилия по созданию разумной основы для мирного послевоенного сосуществования с Советским Союзом.

Во время дебатов по атомной энергии в ООН в 1947 году глуховатое, но острое ухо Бернарда Баруха подметило в советских речах кое-какие намеки, которые могли происходить только из засекреченной информации по данному вопросу из самого сердца США. Он сообщил о своих подозрениях в госдепартамент. Зацепки из других источников, включая признания Уиттекера Чемберса и Элизабет Бентли, заставили руководство контрразведки постепенно пересмотреть свою оценку возможного проникновения Советов в военные секреты США. Ученые же тем временем пытались донести до них ту мысль, что общие принципы, на которых основываются все процессы, уже широко известны и что в создании атомной бомбы могут быть тысячи мелких технических секретов, а не одна главная тайна. Еще они говорили, что диспропорция между уровнем американской технологической компетенции в ядерном оружии и уровнем полудюжины других промышленно развитых стран, включая и Россию, не продержится дольше нескольких лет. Но почему-то все эти предостережения не сумели лишить американцев иллюзии об исключительности их бомбы. Таким образом, неизбежно следует вывод, что в этой сфере, как и в некоторых других, Комиссия по атомной энергии и Объединенный комитет конгресса по атомной энергии с позором провалили свою задачу по информированию американского народа.