На то, что Гарри Голд тем или иным образом влиял на собственное развитие, указывает тот факт, что он избегал программ, которые ему не нравились. Вскоре после окончания школы он устроился кем-то вроде подмастерья в компанию «Гифткрафтерс», уважаемую столярную фирму в Филадельфии. Это была отцовская идея, и Самуил Голд воспользовался связями, чтобы все организовать. Если мебельное дело, рассуждал Самуил, смогло привести его и его семью на другой конец света, то нечто в этом же роде может гарантировать и его сыну надежное будущее. Когда эта идея потерпела крах, отец практически потерял контроль над Гарри Голдом. В работе Гарри оказался довольно умелым, хотя и не очень сильным физически. Но работа ему не нравилась, и он не поладил ни с коллегами, ни с начальством.

С августа по декабрь Гарри Голд проторчал в столярной мастерской, не жалуясь вслух, но его все более глубокая меланхолия говорила о том, что дела его идут не очень хорошо. В конце концов, примерно в Рождество, неизбежное положение, в котором он либо должен был уволиться сам, либо быть уволенным, дало ему возможность отступить с почетом.

Тогда за дело взялась миссис Голд. Благодаря своим связям в местной общине она помогла Гарри получить скромное место, которое требовало некоторых знаний химии, в дистилляционном филиале филадельфийской компании «Пенсильвания шугар компани». Работа в одиночестве, достоинство труда и лабораторные обязанности воодушевили Гарри Голда. Его старательность и вежливость, а позднее и талант обратили на себя внимание доктора Густава Рича, химика, возглавлявшего отдел разработок в компании. Когда у доктора Рича тактично попросили совета, тот согласился с миссис Голд, что Гарри — перспективный юноша, которому не помешало бы дополнительное образование.

Гарри всегда испытывал благодарность, когда его привечали и тем более рекомендовали, да и по собственным склонностям он был готов прислушаться к совету доктора Рича. С этого времени он начал откладывать со своей скромной зарплаты, сколько мог; за два года он накопил поразительную сумму — 2500 долларов. Осенью 1930 года, когда ему должно было вот-вот исполниться двадцать, Гарри Голд взял отпуск на работе и поступил на дневное химическое отделение в Таунской научной школе Пенсильванского университета. Не только возраст отделял его от однокашников, которые были несколько младше его. Поскольку он жил не в университетском общежитии, дорога съедала его свободное время. Он не ходил на танцы, не выпивал, плохо одевался; говоря студенческим языком, он был зубрила. Многие зубрилы оживляются в тепле дружеской веселой беседы, но только не Гарри Голд. В его все возрастающей замкнутости чувствовалась самозащита, а еще необходимость зарабатывать деньги, берясь за случайную работу.

Новая волна экономической депрессии, которая началась с обвала на биржах в 1929 году, нахлынула зимой 1931/32 года, и отец Гарри, подобно многим другим, остался без работы. Поскольку Джозефу тогда было всего лишь тринадцать лет и он учился в школе, семья потеряла доход. Гарри Голд не стал уклоняться от своего долга. Пока он работал, мать отказывалась брать с него деньги за еду и постель, чтобы он мог накопить на учебу; теперь же пришла его очередь. Гарри, как нечто само собой разумеющееся, передал родным более тысячи долларов на еду, одежду и квартирную плату. «Той зимой мы съели все деньги Гарри», — позднее вспоминал Самуил Голд.

Когда все его деньги кончились, 12 марта 1932 года Гарри бросил учебу и вернулся на прежнюю работу у доктора Рича. Девять месяцев спустя его уволили. Остаться без работы в то время не считалось чем-то постыдным. Депрессия дошла до того, что в некоторых восточных городах пособие получала одна семья на каждые четыре-пять, и если ты приближался к этой черте, это пугало. У Гарри Голда страх принял странную форму и проявился в виде гордости. Он никогда не позволит родным сидеть на пособии, заявил он. Лучше уж он будет воровать или голодать, сказал он.

Ища работу, Гарри Голд очень болезненно воспринимал отказы, может быть, потому, что не умел легко сходиться с незнакомыми людьми ради собственной выгоды. Просидев без денег два мучительных месяца, Гарри сумел устроиться на фирму «Холлистер компани» — мыловаренный концерн в Джерси-Сити. Он проработал там лишь с февраля по сентябрь 1933 года, но именно в этот период он сделал свои первые, неуверенные шаги в сторону шпионажа.

Человек, который помог Голду найти работу, по словам директора ФБР Гувера, был некто из Джерси-Сити, «которого мы назовем Трой Найлз». На одном из судебных процессов Голд под присягой назвал его Томом Блэком. Возможно, он фигурировал и под третьим именем. По словам Гувера, Найлз был эксцентричным типом, он любил обматывать вокруг шеи черную змею, которую держал дома, и подбрасывать стеклянные шарики дрессированной вороне, которая ловила их на лету. Голд дал показания, что Блэк — химик и его верный друг, возможно, единственный давний друг в жизни. Есть некоторые данные в пользу того, что они знали друг друга в Филадельфии, еще до того, как Блэк переехал в Нью-Йорк. Так или иначе, Голд был чрезвычайно благодарен Тому Блэку — Трою Найлзу. Голд испытывал естественное расположение к профсоюзу, в котором состоял Блэк, — Федерации архитекторов, инженеров, химиков и техников. Когда Блэк рассуждал о коммунизме, идеи которого тогда витали в воздухе, Голд слушал. Когда Блэк ходил на заседания коммунистов, Голд без особой охоты присоединялся к нему.

Это был пик «третьего периода» коммунизма, названного так Лениным, чтобы описать эпоху военных катаклизмов и революций, которые должны утопить империализм в море крови и возвестить золотой век для всех истинно верующих. Молодые товарищи в своих синих рабочих рубашках и ботинках на плоской подошве не видели никаких положительных сторон в загнивающем мире буржуазии. Они жили в прекрасной марксистской ярости и выбегали на улицы, заявляя о своей решимости бороться за рабочее отечество собственными кулаками, если будет такая необходимость. Они требовали создать автономную негритянскую республику на Юге и положить конец расовым предрассудкам. Они раздавали листовки студентам курса подготовки офицеров запаса в университетах Среднего Запада, побуждая «крестьян» выступить против угнетателей с оружием в руках.

Стремясь обратить Голда в свою веру, Блэк нашел в нем два уязвимых места: антисемитизм и Россия. Голд считал, что его детские страдания из-за уличных хулиганов объяснялись религиозными предубеждениями. Возможно, он и был прав. С другой стороны, возможно, что антисемитизм сыграл в этом лишь небольшую роль или вовсе никакой роли. Мальчик с большими способностями к учебе из семьи ирландских католиков или такой же из семьи немцев-лютеран, не обладавший ни физической силой, ни остроумием, ни обаянием, теоретически мог стать жертвой такого же обращения к себе. В любом случае расчетливое преувеличение антисемитизма коммунистами под предлогом его ликвидации (что всегда подразумевало обещание мести) все же сумело привлечь Голда. Многие еврейские семьи, бежавшие от царских преследований после безуспешной попытки социалистической революции в России 1905 года, даже если они сами были к ней непричастны, испытывали некое неопределенное сочувствие к большевистской революции, когда услышали о ней позднее в тех странах, где нашли приют. Они могли совершенно не интересоваться политикой на новой родине. Но при всем при том они часто принимали на веру новый режим в России, потому что он свел счеты с их старым врагом — царем. Часто это чувствительное отношение к антисемитизму наряду со спящей симпатией к России особым образом воздействовало на детей второго поколения. Во время долгих вечерних разговоров Блэк на все сто процентов использовал свои плюсы, подчеркивая то, как Советский Союз старается создать более высокий уровень жизни для всех жителей страны, где миллионы людей, по его словам, по-прежнему умирают от голода.