Президент Рузвельт был великий человек, но история принизит его заслуги из-за того, что он думал, будто к Сталину можно относиться как к любому политику из большого города, которым можно манипулировать за счет обаяния. Его поддержка либеральной иллюзии о коммунистах временами доходила до интеллектуальной и эмоциональной безответственности. Она повлияла и на его сторонников. Рассказывают, что в начале войны Дин Ачесон, тогда сотрудник госдепартамента невысокого ранга, зашел к Дональду Хиссу с вопросом, стоит ли хоть сколько-нибудь доверять слухам, которые передал ему Адольф Огастес Берли (который только что разговаривал с человеком по имени Уиттекер Чемберс), о том, что Дональд и его брат Элджер Хисс — красные[2]. Чепуха, сказал Дональд Хисс, и Дин Ачесон поблагодарил его за избавление от беспокойства. В 1940 году, или около того, миссис Рузвельт как-то раз пригласила к себе в гости лидеров Американского студенческого союза и вежливо поинтересовалась, есть ли хоть слово правды в слухах о том, что они коммунисты. Ну конечно, нет, хором заявили девушки и юноши из союза тоном уязвленной добродетели, и первая леди сразу же поблагодарила их за откровенность.

Те, кто рассказывает подобные истории, пожалуй, не понимают, что чувство чести и широкая общественная популярность Ачесона были столь же важными его качествами, сколь и его блестящий ум в управлении внешними делами страны. Они могли не знать, что миссис Рузвельт, женщина, которая порой позволяла себе ошибаться, если в итоге оказывалась правой, получала неофициальные доклады об Американском студенческом союзе, об Американском молодежном конгрессе и других подобных структурах, которые использовала для того, чтобы дезавуировать и дискредитировать их среди сочувствующих, и что она открыто и не без успеха боролась с коммунистами в Американской гильдии газетных работников, членом которой была. Также остается фактом и то, что и она, и Ачесон поступили довольно наивно, положившись на честность потенциальных коммунистов при ответе на вопрос, заданный при таких обстоятельствах. В этом они проявили типичное отношение, владевшее тогда и широкой публикой, и конгрессом, и судами, и департаментом юстиции, и в какой-то степени даже такой силовой структурой, как ФБР.

Либеральная иллюзия о коммунистах несколько сдала свои позиции после заключения пакта между Гитлером и Сталиным, главным образом потому, что профсоюзы, следовавшие партийной линии, пытались саботировать национальную оборону. Затем судьбою войны Соединенные Штаты и Советский Союз оказались в недружелюбном союзе. Общественность душой болела за Россию. Города Среднего Запада, в чьем патриотизме невозможно сомневаться, отмечали День Красной армии. Генерал Макартур телеграфировал Кремлю сердечные поздравления с победами. Местные общественные активисты неистово трудились над тем, чтобы помочь России. Внутренние коммунисты в стране старались распространить ту мысль, что они бо́льшие американцы, чем обычные американцы, потому что саботируют собственные профсоюзы в стремлении оказать военную помощь России.

За несколькими исключениями, американцы не имели никакой возможности оценить, насколько Советский Союз остался глух к их чувствам. Они не подозревали о том неумолимом недоверии к любым иностранцам, которое скрывалось в самом ядре советской доктрины. Не менее полутора тысяч агентов НКВД наводнили США во время войны под видом содействия поставкам Советскому Союзу по программе ленд-лиза. Уже в 1946 году тысяча этих членов русской тайной полиции, которые грудами прибирали к рукам технические чертежи, да и многое другое, проживали в США в качестве приглашенных гостей. США неплохо справлялись со своими главными, известными противниками-шпионами во время войны. Как следует из уже послевоенного доклада Управления по разведке ВМС, Kriegstagebuch, то есть журнал боевых действий нацистов, который вел адмирал Вагнер, показал, что немцам так и не удалось раздобыть атомные секреты США. Директор ФБР Гувер в 1946 году похвалялся, что сумел сорвать «шедевр вражеского шпионажа». В статье в «Ридерс дайджест» он рассказал, что в 1940 году США получили наводку, по которой стали отслеживать документы, где встречалось «много-много мелких точек» — это была новая хитрость нацистов, и что в 1942 году это позволило перехватить приказ (подозрительный листок бумаги, помеченный точкой, которую можно разглядеть только при двухсоткратном увеличении), где лучшим шпионам Гитлера предписывалось докладывать об американских экспериментах с ураном по использованию «энергии атомного ядра». В итоге шпионов схватили, прежде чем они сумели выполнить приказ.

С другой стороны, техник-капрал Грингласс, работавший в мастерской в Лос-Аламосе, умудрился нарушить элементарнейшее правило шпионажа: без обиняков подошел и сказал одному ученому: «Какое у вас интересное устройство, сэр» — и получил откровенный ответ «Да, это источник нейтронов» и вдобавок объяснение, которое сумел вынести за ворота мимо ничего не подозревающей охраны прямо в собственной голове. А Клаус Фукс, по-дружески подвозя коллег по Лос-Аламосу до отеля «Ла Фонда» в Санта-Фе, где бармен был агентом ФБР, смог открыто приехать к мосту на Кастилло-стрит для встречи с Голдом. К ведущим ученым власти приставили агентов контрразведки, в том числе и для их защиты, а не только с другими целями, но доктор Фукс стоял чуть ниже по рангу и к нему такого агента не приставили.

Поскольку главной целью страны была победа в войне, разоблачение местного коммуниста, подслушивающего у замочной скважины или протянувшего руку к засекреченным документам, обычно не влекло за собой ареста, который мог бы привести к его признанию и дальнейшему раскрытию шпионской сети. Как и все остальные, контрразведка хотела сохранить видимость сплоченного единства. Подозреваемых или разоблаченных изменников из лабораторий переводили на менее секретные задания или потихоньку отправляли служить в армию в какую-нибудь безопасную глухомань. Коммунисты почувствовали свою относительную безнаказанность и воспользовались ею на все сто процентов. Когда генерал Стронг, глава армейской разведки, в 1943 году потребовал вывести Натана Грегори Сильвермастера, который фактически возглавлял советскую сеть среди государственных служащих в Вашингтоне, из Управления по экономической войне по причине его принадлежности к коммунистам, весь аппарат выступил с энергичным протестом. Обманув одного из членов кабинета, компартия снова пропихнула Сильвермастера на теплое местечко в Департаменте сельского хозяйства, хотя военно-морская разведка, как и ФБР, к тому времени уже четко отметила его как оперативного агента НКВД.

До войны шпионаж СССР в США в основном носил промышленный характер. Советское политбюро завидовало американским производственным технологиям. Поскольку русские руководители действовали, опираясь на систему организованной подозрительности, они не доверяли той промышленной информации, которую получали благодаря сотрудничеству. Они считали, что подлинную информацию можно только украсть. Главы советской промышленности не были уверены (хотя публично об этом никогда не говорилось) в том, что способны разобраться в современных производственных процессах, так как обладали лишь узким опытом в определенных областях. Они пришли к выводу, что им нужна вся документация, фактически используемая ведущими американскими корпорациями. В итоге многое из того, что негласно раздобыли советские шпионы до войны, не было секретным; более того, в большинстве случаев оно даже не повлекло бы за собой обвинения в шпионаже. Однако этот процесс позволил натренировать новобранцев, и граница между промышленным и военным шпионажем стала все больше стираться.