Пан Резанов, вы каждую ночь будете возвращаться в подобном виде? — спокойно поинтересовался водяной, сидя утром за завтраком.

На столе исходил паром горшок сваренной на молоке пшеничной каши, щедро приправленной маслом и мёдом. Неизменный кувшин холодного пива был тут же, как и хлеб, и сыр, а ещё деревянная миска с мочёными яблоками, небольшой горшочек с простоквашей и широкая тарелка, на которой были выложены ломтики запечённой тыквы — первой тыквы из урожая этого года, как заметил хозяин дома.

— Простите, пан Кабурек. Я вовсе не хотел доставлять беспокойства, а тем более пугать пани Эвку… — Макс посмотрел на свою руку. Кисть была теперь аккуратно перебинтована чистой холстинкой, под которой дочь водяного приложила на раны какие-то травки. Боли уже не было и в помине, а когда парень попытался, проснувшись, осторожно пошевелить пальцами, к его радости оказалось, что все они прекрасно слушаются.

— Да я не про беспокойство, — отмахнулся водяной. — Я про то, что вы как будто нарочно лезете на рожон и в самое пекло.

— Работа такая, — пожал плечами Максим, вспомнив слова Брунцвика. — Пан командор учил, что жизнь стража не ценнее жизни тех, кого нужно защищать ночью.

— Много он понимает, ваш пан командор, — проворчал Кабурек, но было понятно, что ворчит он скорее для виду. — Ну, рассказывайте теперь, как вы укрощали ламию на кладбище.

Макс удивлённо поднял брови.

— Вы, пан, вроде и без меня всё знаете?

— Вовсе не всё. Знаю, что удалось, и что вы были непосредственным участником событий. Вижу, что не врут, — водяной выразительно посмотрел на забинтованную руку.

— Откуда только вы первым новости узнаете?

— От хохликов, конечно, — хмыкнул Кабурек.

Максим начал рассказывать, и на этот раз даже отчасти порадовался, что Эвка снова не сидит с ними за одним столом. С одной стороны, ему вовсе не хотелось, чтобы она решила, будто он нарочно хвастается. Собственно, даже тестю парень пересказывал всё произошедшее как бы отстранённо, словно посторонний наблюдатель, не вдаваясь в подробные описания. С другой стороны, такой рассказ в самом деле мог бы напугать дочь водяного.

Ну а с третьей — несмотря на то, что обернувшаяся обратно в старуху Эвка, увидев пропитавшуюся кровью повязку, ахнула и разом забыла о своём горе; несмотря на её хлопоты с перевязкой, желание немедленно растопить печь и накормить раненого мужа лечебным бульоном; несмотря на то, что она ни в какую не соглашалась идти спать, пока Макс — коря себя, но не видя другого выхода — не прикинулся уснувшим. Несмотря на всё это, он до сих пор не понимал, как же ему следует себя вести, и как быть с тем перевоплощением, свидетелем которого он ненароком стал ночью.

Парень хотел было заговорить на эту тему с водяным, но не знал, как подступиться к деликатному вопросу. К тому же у него были подозрения, что Кабуреку совсем не понравится и сама тема, и поведение зятя. Вариант спросить совета у Иржи отпадал сразу, как и вариант побеседовать с командором, или попытаться попасть на приём к господину Майеру. Максим подумал было о каком-нибудь священнике, но тут же засомневался, не навредит ли он тем самым водяному и его дочери.

«Попрошусь в пятницу в Йозефов и поговорю с рабби Лёвом», — решил Максим. Своё повествование об охоте за ламией он уже закончил, и теперь, вслед за Кабуреком, активно орудовал ложкой, подчищая из горшка остатки каши. Оба молчали и только торопливо жевали: водяной спешил на мельницу, а Макс хотел поскорее вернуться в кордегардию. Перед тем, как уйти, парень заглянул на кухню: Эвка сидела у очага и что-то вязала.

— Пани, — смущённо позвал он её. — Вот, возьмите, пожалуйста.

Максим выложил на ладонь женщины золотую монету, полученную от командора. Эвка недоумённо посмотрела на мужа.

— Это мне выдали в награду за минувшую ночь. Пожалуйста, купите что-нибудь для себя. Или для дома, если нужно. Может, продукты там, или ещё что. Не хочу быть нахлебником, — вдруг решительно добавил он. Старуха едва заметно кивнула и положила монету в кармашек своего передника.

У Малостранских башен младшего стража встретил уже знакомый капрал Цвак, похоронным тоном поздравивший его с успехами прошлой ночи и просивший также поздравить Иржи и Ульриха. При этом вид у капрала был таким, словно Цвак уже сидел у их смертного одра.

— Так он же болотец! — расхохотался Шустал, когда Макс передал ему поздравления и поинтересовался, почему у Марека вечно такой печальный вид. — Они все поголовно меланхолики и неизменно уверены, что, даже если сейчас всё прекрасно, через минуту всё может быть хуже некуда. Но зато храбрый и верный. На Цвака, как и прочих болотцев, всегда можно положиться. Если они приняли чью-то сторону, то уже не отступятся от своего решения. Правда, я не уверен, это принцип их морали, или просто проявление врождённого фатализма.

— Что слышно нового? — поинтересовался Максим. Приятели сидели на излюбленном месте — на тюках сена у конюшни. Шусталу по рангу не полагалось сидеть в солдатском зале, это, даже при всех попустительствах в дисциплине, сочли бы за панибратство — ну а младший страж не мог позволить себе отдыхать в офицерском зале.

— К счастью, ничего.

— Разве не будут искать того, кто подбросил гроб ламии? — удивился Макс.

— Будут. Но вряд ли найдут. Хотя с самого утра пан командор отправил Чеха к рабби Лёву, с просьбой помочь в розысках.

— Интересно, что он ответил.

— Отказался.

— Ты-то откуда знаешь?

— Оттуда, что когда Чех вернулся, пан командор вышел со своим мечом во двор, и в лапшу изрубил одно из фехтовальных чучел.

— А почему — не знаешь? Он же помог узнать, что это именно ламия.

Иржи нахмурился.

— Мне тоже непонятно. Думаю, тут всё дело в том, что рабби не хочет вступать в конфронтацию с тем, кто привёз ламию.

— Боится?

— Этого человека мало чем можно напугать. Но кладбище — дело рук кого-то достаточно могущественного, а такие персоны в городе все на виду. И в основном все они при дворе.

Максим поразмыслил и уточнил:

— Но ведь рабби Лёв вроде бы водил дружбу с императором Рудольфом Вторым?

— Это у вас? У нас они в лучшем случае могут считаться лично знакомыми. Император признаёт старика мудрецом, но бесится от того, что рабби