— А родные?

— Нет никого родных.

Шустал на некоторое время задумался, покачивая кружку и наблюдая, как закручивается в ней водоворотом пивная пена. Потом сказал:

— Плохо. Нельзя человеку одному на свете.

— Я привык, — Максим задумчиво поглядел по сторонам. — А теперь вот уже и отвык, пожалуй. Знаешь, до сих пор особенно и задумываться было некогда, всё время мы куда-то спешили, что-то делали. Но вот задумался, осматриваюсь — и не сказать, что чувствую себя тут чужим. Язык опять же.

— А что язык?

— Ну, как я говорю?

Иржи непонимающе посмотрел на приятеля:

— Да как все. Может, малость на выходца из Остравы смахиваешь по некоторым словам.

— Тебе виднее. Только штука вот в чём: я чешский никогда не учил. Прагой интересовался, читал про неё, про Чехию читал, слова некоторые, вот как брамбора, в память сами собой запали, но языка я никогда не учил. Это результат перехода, переноса, или что там со мной получилось. Большой плюс, конечно же, потому что без знания языка было бы тяжко.

— Представляю, — кивнул Шустал. — Тут когда на Унгельте с каким-нибудь иноземцем сталкиваешься, иной раз на стенку впору лезть. По-немецки я могу, а вот с испанцем, итальянцем или французом — дело дрянь, только через толмача.

— А на Унгельте правда есть дух Турка? — с интересом спросил Макс.

— С отрезанной девичьей головой? Есть, чтоб ему пусто было.

— Почему?

— Потому что этот дух повадился пугать жён и дочерей заезжих купцов. Многие из крупных торговцев, кто подолгу тут остаётся и ведёт дела, привозят с собой семьи. Кое-кто вкладывается в собственные дома, но есть и такие, кто предпочитает просто арендовать комнаты на Унгельте — хлопот меньше. Ну и вот представь: добропорядочный купец устраивает со всеми удобствами благоверную, или дочку, а ночью появляется эта скотина, размахивает отрубленной головой и недвусмысленно показывает жестами, что имеет на пани матримониальные планы. Визг, крики, слёзы, истерики. Зовут нас. Мы, разумеется, поганца отлавливаем, накостыляем ему по первое число — но после следующего новолуния он опять тут как тут. Скандалы и убытки. Правда, там у нас один помощник есть, — Иржи усмехнулся. — Вне штата, так сказать.

— Ты про тамплиера?

— Тьфу на тебя, Резанов. Всё-то ты знаешь! Даже не интересно рассказывать.

— Ну ладно тебе, не дуйся! У нас ведь это всего лишь легенды.

Иржи ещё секунду-две хмурился, но потом улыбнулся:

— Не знаю, что там у вас рассказывают, но этого тамплиера я видел сам, и не раз.

— Безголового?

— Безголового. Голову он возит подмышкой, слева. Конь у него белоснежный, а когда касается мостовой, то высекает копытами синие искры, будто огни Святого Эльма. Вообще этот рыцарь появляется в разных кварталах, его видели и на Староместской площади, и у Пороховых ворот. Один раз вроде бы встречали даже возле костёла Святого Мартина.

— Того, что в стене?

— Того самого. Но чаще всего он появляется на Целетной, на перекрёстке, где стоят дома «У Чёрной Богоматери» и «У Иерусалимского креста». Мы мимо них шли в твою первую ночь.

— Не обратил внимание. Но первый я знаю. Правда, только по фотографиям.

— По чём?

— Ну, что-то вроде рисунков, раскрашенных.

— Ааа… В общем, чаще всего наш рыцарь курсирует по кругу от этого перекрёстка до Унгельта, туда по Целетной, обратно — по Штупартской улочке. Иногда за ночь его можно встретить там два-три раза. Говорят, что дом «У Иерусалимского креста» стоит на месте прежней командории их ордена, но чем таким провинился рыцарь, что даже после отрубания головы ему назначили скитаться по пражским улицам — понятия не имею. Зато он здорово помогает нам, когда речь заходит о Турке.

— Вы что, прямо так таки и просите помочь? — удивился Максим.

— Именно что. Если встретишь его как-нибудь, сам попробуй. Нужно только сказать: «Пан рыцарь! Турок опять распоясался!» — и увидишь, про любвеобильного купца с его трофеем можно будет на несколько дней забыть.

— Тамплиеру-то это зачем? Нет, я понимаю, что для него Турок — сарацин, враг, но если он именно на просьбу откликается…

— Не знаю, зачем, но есть у ночной вахты традиция: если попросил рыцаря помочь, не поленись утром оставить у дома с иерусалимским крестом целту.

— Это ещё что такое?

— Целта? Да такая булочка, их на Целетной и пекут, отсюда и название улицы. Там у дома есть арка во двор, по углам арки два здоровенных пса с раскрытыми пастями — отбойники, чтобы колёса повозок углы дома не били. Вот в пасть левому псу и нужно положить целту.

— Её потом съедят голуби, или крысы?

— Или кто-нибудь из нищих заберёт. Но это не важно. Важно, что ты показываешь благодарность и уважение.

В этот момент в зале снова появилась пани Вейхерова, неся поднос. На тарелке были сложены стопочкой источающие дивный аромат брамбораки, на второй были поджаристые шкварки с мелко нарубленным зелёным луком. Дополнялась эта красота кувшинчиком со сметаной.

— Я подумала, что со шкварками оно будет вкуснее, — пояснила хозяйка, ставя угощение на стол и с некоторой тревогой дожидаясь, пока гости его попробуют. Максим подцепил ложкой шкварки с луком, уложил их на брамборак, сверху прикрыл сметаной и, свернув всё это, откусил большой кусок.

— Изумительно! — похвалил он, прожевав. — Пани Вейхерова, вы волшебница!

— Ой, ну что вы! — махнула рукой зарумянившаяся женщина. — Спасибо вам, пан Резанов, за рецепт!

* * *

Обратно в казарму приятели возвращались изрядно потяжелевшие и немного осовевшие от обильного обеда. Иржи настоял на том, чтобы закончить застолье земловкой — сладким пирогом, в котором Макс из ингредиентов сумел распознать только яблоки, изюм и корицу.

— Вот чего мне не хватает здесь, так это чая, — посетовал он. — Или кофе. Или какао.

— Что это? — полюбопытствовал Шустал.

— Напитки, горячие. Чай — это листья с определённого кустарника, растущего в жарких странах. Кофе — тоже уроженец жаркого климата, только это зёрна, их жарят и перемалывают. Какао — шоколад, из испанских владений за океаном.

— Насчёт первых двух не знаю, а вот шоколад у нас, вообще-то, есть. Но если ты не владетельный пан, он тебе будет совсем не по карману.

— Слушай, а турки на Унгельте ещё есть? —