Берт качает головой. В его глазах осуждение. Комок у меня в горле увеличивается.

– Не следовало этого делать. Я… знаю, что ты сказала Максу, курсанты рядом с вами услышали твои слова. Ты повторила то, что он сказал мне, когда толкнул в столовой. – Мальчик вздыхает и поднимает на меня грустный взгляд. – Макс для меня не проблема. Он не мешал мне… по-настоящему. Иначе я бы сам с ним разобрался. Не надо было с ним… так.

– Но ведь… – Пытаюсь подобрать слова, но Берт качает головой, продолжая говорить:

– На тебе лишь форма Корпуса, но ты все еще Смотритель. Тебе нужно кого-то оберегать. Ты к этому привыкла. Я захотел дружить с тобой, потому что ты говорила со мной как с взрослым, не так, как другие. Но ты должна понять: мне не нужен Смотритель.

После этих слов у меня внутри что-то обрывается.

– Мне не нужен Смотритель, – настойчиво повторяет Берт. – Мне нужен друг.

Я вижу протянутую ладошку перед собой и такую надежду в его глазах, что, осторожно пожав ему руку, обнимаю Берта. Комок в горле рассасывается, и я чувствую, как что-то внутри меня становится на место. Берт стал важен для меня. Он даже не представляет, как много сделал.

– Только давай договоримся, – бормочет Берт мне в плечо. – Я буду сам заботиться о себе.

– Мы же теперь друзья. Друзья заботятся друг о друге.

Берт выворачивается из объятий и сердито смотрит на меня.

– Тогда и я о тебе заботиться буду.

Он выглядит так забавно, что я уже не сдерживаю улыбку и просто киваю. Потом запоздало интересуюсь:

– Почему ты сейчас не вместе с отрядом? Где они все?

– У меня другая программа, другое расписание. Остальные придут только через два часа. Ты пока что можешь поспать.

Иглы под ногтями вновь напоминают о себе. Я качаю головой:

– Не хочу спать. Отголоски.

– Тебе сейчас нельзя лекарств, совсем-совсем нельзя. – Лицо Берта проясняется. – Но я знаю один способ.

Пока я устраиваюсь удобнее на диване, Берт пытается подтащить к дивану стул, и я хочу уже встать и помочь мальчику, но передумываю, вспомнив, как он отстаивал свою самостоятельность.

– У папы как-то были сильные отголоски, а таблетки тоже нельзя было пить. И мама ему помогла. Она прогнала отголоски. – Берт наконец усаживается на стуле рядом с диваном.

– А где они сейчас? – спрашиваю я, уже начиная задремывать, но печальный вздох мальчика прогоняет дремоту.

– Они ушли в Ожидание. Как только меня взяли в Корпус, они ушли.

Еще одно преимущество Корпуса. После выпуска можно остаться в Корпусе, стать капралом и учить курсантов или же помогать Справедливости. Но есть еще вариант – вернуться в зал Ожидания. Там уже не осталось маленьких детей, последних отправили на Ускорение лет пять назад. Теперь в зале Ожидания находятся курсанты и капралы, которые в стазисе ждут своего часа, ждут мобилизации. В этом что-то есть – они проснутся и пойдут сражаться за наш город, полные сил и боевого духа.

– Скучаешь по ним? – спрашиваю я, хотя прекрасно понимаю, что мальчик скучает, и очень сильно.

– Постоянно, – вздыхает Берт. – Мама и папа… Мама была техником. Мне нравилось то, что она делает, поэтому я тоже стал техником. Они оба были капралами, самый первый набор Корпуса. Поэтому им разрешили не ускорять меня. Мама и папа и сами были Ускоренными, но они все равно боялись, что я могу стать профайлером, и меня заберут в Справедливость.

Та к вот почему Берт не Ускоренный, как все остальные дети из Второго поколения, которых я встречала. Нашим ученым так и не удалось разобраться в технологии Ускорения досконально – и поэтому они до сих пор не могут объяснить, почему примерно для каждого десятого ребенка Ускорение заканчивается приобретением седых волос и эмпатических способностей. Профайлеры – это всего лишь дефект Ускорения, благодаря которому стала возможна Справедливость. Но быть профайлером – значит жить чужими мыслями, чужими жизнями, не имея ничего собственного.

Хорошо, что родители Берта смогли избавить его от Ускорения.

– Закрой глаза, – говорит Берт, и я зажмуриваюсь. Мальчик осторожно гладит меня по плечу. – Сосредоточься на моей руке и слушай мой голос.

Он что-то тихо напевает, простую песенку о котенке, который поранил лапку. В какой-то момент я перестаю различать слова, просто слушаю голосок Берта и ощущаю такую легкость, такое спокойствие…

Но шум, чужие голоса вторгаются в мое спокойствие, разрушая его, рывком возвращая в реальность. Берт выпрямляется на стуле, сонно потирая глаза: он так и задремал, сидя. Неужели прошло уже два часа?

Шум резко обрывается. Стоя на пороге общей комнаты, курсанты смотрят на меня. А я на них. Они не знают, что мне сказать, а я не собираюсь им помогать.

Берт хмурится.

– Перестаньте смотреть на нее так странно. Она не безнадежная.

– Берт, – улыбается Клод, – успокойся. Мы знаем. Все видели, как она опрокинула Макса, а это говорит о многом.

Никопол после этих слов раздраженно вздыхает и уходит на женскую половину казармы.

– Она все еще считает, что тебе у нас не место, – тихо говорит Паула. – Вдобавок Макс ее друг, так что… Вряд ли вы найдете общий язык.

– Не сердись на Нико, – так же тихо добавляет Альма. – Для нас с ней это уже второй круг. Она просто не хочет провалиться.

– Мы и не провалимся, – Паула подмигивает Клоду.

– Соларе стоило поговорить с нами, – слышу я низкий голос Юна. – Она сразу могла сказать, что у тебя был наставник из Корпуса.

– У меня не было наставника. – Я вздыхаю, понимая, что мне предстоит долгое объяснение, но тут меня заслоняет Берт.

– Она в стаб-конфликте, – говорит он, и курсанты тут же умолкают. – Ей нужно поспать. Альма, ты ведь знаешь, как прогонять отголоски. Поможешь ей?

Альма медленно кивает.

Кажется, Солара была права. Отряд принял меня.

* * *

Когда действие стаба сходит на нет, мне приходится пройти медосмотр. Девушка с неестественной улыбкой, приклеенной к губам, осматривает меня, спрашивает о самочувствии… Затем она выдает мне планшет, на котором открыт тест с какими-то странными вопросами и не менее странными вариантами ответов. Усмешка держится на моем лице ровно до тех пор, пока я не начинаю догадываться, для чего нужен этот тест. Это оценка моего состояния. У меня был срыв, и теперь Корпусу нужно убедиться, что я в порядке. Они должны быть уверены, что я не вздумаю вдруг передушить во сне свой отряд.

Когда возвращаюсь после медосмотра, я замечаю, что в расписании, которое теперь висит в общей комнате, появилась какая-то странная запись. Нет даже номера учебного зала, указан только уровень, а вместо названия дисциплины – набор букв. Я пытаюсь произнести его вслух, но Альма поправляет меня: